– Готово, извольте проверить и подписать, дон Кортэ, – предложил служитель, и в его голосе зазвучали повелительные нотки успешного нанимателя.
Сын тумана вернулся к месту торга, звучно шлепнулся на камень мокрым задом в мокрых штанах. Принял листок, покосился на замершего рядом услужливо-высокомерного носителя багряной рясы, почти восстановившего природный цвет лица. Ненадолго, – хмыкнул про себя Кортэ. Старательно и без спешки прочел текст, вздохнул.
– Удачное начало дня…
– Вот перо.
– Вижу. Одна беда, тут не все ладно с текстом. Надобно вписать: в придачу нэрриха Кортэ желает получить сан патора. Я уступил четырнадцать тысяч, должен ведь я как-то возместить потери.
Багряный со свистом выдохнул, снова бурея бычьей шеей. Перо жалобно хрустнуло в его кулаке, чернильница полетела прочь и украсила кляксой скалу – высоко, нарядно. Кортэ бережно подцепил за наплечник готового удалиться переговорщика. Порылся в его кошеле и забрал себе королевский перстень. Так – впрок, вдруг да получится вернуть вещицу надменной Изабелле – и в обмен затребовать ответ на интересный вопрос?
Багряный, походя придушенный под локтем, сопел и вырывался. Наконец, нэрриха его оттолкнул, завершив обыск.
– Видишь ли, меня тяготит грядущая слава единоличного уничтожителя ордена Постигающих свет. Посему я объявляю, пока мы еще не прервали перемирия: убивать вас я не стану – ну, по мере сил, пока буду контролировать себя. Лучше позабочусь о переименовании вас в орден Одноруких дураков. Понял ли? Жгуты заготовьте, костерок запалите, чтобы культи прижигать. Святость святостью, но зараза, ведь она – еретичка…
– Будь ты проклят!
– А как же бог, установивший добродетель всепрощения? – крикнул Кортэ вслед служителю, резво бегущему к скалам. Проводив его свистом и шуточками, рыжий нэрриха подобрал оружие, отступил к берегу, зло упрекая багряных: – Дураки… Имя выучили, усвойте и повадки! Я – сын тумана, может и не старший из живущих, но в торге сильнее меня нет никого! Я однажды молочницу довел до корчей, отторговывая стертый медяк!
Стрелы сорвались в полет кучно и зло, подтверждая: не только молочницу можно довести до невменяемости. Кортэ издевательски расхохотался, гордясь собой: даже меткие лучники или хладнокровны, или пьют молоко, он так и сказал, портя второй выстрел и выясняя, как много грязных слов знают служители вопреки своему сану и привычке к молитве…
Уворачиваться от стрел было куда сложнее, чем Кортэ ожидал. В скалах засели, как теперь стало очевидно, не пять или десять лучников, а все два десятка. То есть – уже семнадцать. Крошечные, в ладонь длиной, стальные стрелки, подобные иглам – обычное оружие у любого запасливого нэрриха. Для метания таких стрелок не требуется лук, только навык резкого, невозможного для людей движения пальцев.
Исключив из боя еще трех лучников Кортэ громко пообещал переименовать остальных в орден Одноглазых молочников, тем подпортил еще один выстрел и умерил пыл еще двух вояк. Позиция у берега, как и предсказывал опытный сын заката, оказалась удобна. Несколько скал у самой воды давали укрытие и позволяли перемещаться, в то время, как у нападающих не было ни маневра, но возможности обойти врага и напасть со спины. Озеро охраняло тылы надежнее любой стены…
Багряные сменили тактику и пошли в ближний бой, рыча нечто, слишком мало похожее на молитвы. Лишь тщательно прислушавшись, Кортэ опознал сдобренный проклятиями канон изгнания бесов. Злить орденцев, поясняя свое происхождение и отличие от врагов рода людского, нэрриха уже не стал, сберегая дыхание.
Багряные не допускали в охрану гранда людей с дурной подготовкой. Для нэрриха с опытом и уровнем Ноттэ противники могли бы показаться простыми, но сын тумана придерживался иного мнения, постепенно отступая к воде и поглядывая на скалу, на её тень, предательски медленно ползущую к невидимой черте, обозначенной Ноттэ.
Пока что Кортэ успевал и укорачивался, он еще не устал и даже мог позволить себе исполнение обещанного, то есть не убийство, а лишь нанесение ран. Но время шло, усталость сокращала скорость движений, а число рычащих поборников веры вроде и не убавлялось. Кортэ хмурился и недоумевал: сюда, похоже, прибыло не менее сотни бойцов! Откуда они взяли столько лошадей? Как смогли незамеченными покинуть город, ведь нет сомнений: ни гранд, ни герцог о «подвигах» багряных даже не догадываются.
Первую рану сын тумана получил как-то на редкость нелепо, и испытал даже не боль – обиду на себя самого, упустившего важное и расплатившегося вполне заслуженно. Уже поверженный служитель, сочтенный бессознательным, дотянулся до чужого кинжала и распорол ногу нэрриха ниже колена.
Сразу стало теснее и опаснее на берегу, сразу сделалась вдвойне желанна способность старших опираться на воду хотя бы для одного шага, позволяющего порой не просто увернуться – выжить… Пока Кортэ везло, но теперь он осознавал все полнее, что держится именно на озлоблении и ошибках врагов, то есть – на чистом везении, поскольку сил и опыта не хватает, усталость копится, а проклятый Ноттэ наверняка нанес черту там, куда тень вовсе никогда не добирается. Или время движется как-то неправильно? Наконец, если разобраться, что вообще забыл на этом берегу он – нэрриха Кортэ, не способный заболеть чумой и не желающий сочувствовать глупым затеям людишек, живущих так мало и безрадостно, что преждевременная смерть для них – почти что пустой звук…
Стрела прошила тело с коротким хрустом. Дыхание оказалось выбито, на губах вскипела розовая пена. Стало еще сложнее двигаться, густой воздух не тек в легкие, лишь затыкал горло. С дальнего берега донесся испуганный крик – и Кортэ впервые за время боя то ли вспомнил, то ли осознал: гвардеец там! Хосе упрямо ждет, он вынужден со стороны наблюдать за происходящим. Стало вопреки прежним мыслям, вопреки боли, жаль нелепого мальчишку, третьего сына рода, в котором и первый-то сын наверняка наследует пустоту в кошеле и сомнительное уважение к имени, давно ставшему лишь эхом былого величия. Но эта глупая людская придумка для ловли наивных мальчишек – честь – тоже требует противного здравой логике и уверяет: у тебя, дон Хосе, есть право ввязаться в чужой бой, непосильный и заранее безнадежный.
Вторая стрела клюнула Кортэ в плечо и отбросила далеко, уронила в воду, красную от крови, прохладную, дарующую краткое и бессмысленное мгновение облегчения.
Кортэ еще успел извернуться и уйти от удара клинка, почти встал – но в спину с хрустом врезался тяжелый топор на длинной рукояти.
Вода с плеском приняла тело, мир, отрезанный этим последним для сознания ударом, сразу сделался чуждым и отстраненным… Дальнейшее знал только ветер, в его дыхании сын тумана ощущал, как глупые люди радуются своей глупой победе, как они топчут опустевшее тело, как рубят его, уподобляясь мясникам. Как далеко – на другом берегу – воет, уткнувшись в ладони, мальчишка Хосе, уверенный, что теперь багряные пойдут по тропе. Достигнут острова и тогда уже никто не помешает заступить им дорогу и отомстить, и тоже узнать, каково это – когда твою жизнь разрубают мясницким топором.
