Даже Публий Корнелий Тацит, убежденный ненавистник Нерона, не мог не признать: «Все эти меры, принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города».
[192] Правда, здесь он все же не удержался и разбавил комплимент:
«Впрочем, некоторые считали, что в прежнем своем виде он был благоприятнее для здоровья, так как узкие улицы и высокие здания оберегали его от лучей палящего солнца, а теперь открытые и лишенные тени просторы, накалившись, обдают нестерпимым жаром».
[193]
Ничего не скажешь, воистину глубокомысленное рассуждение! Ну конечно же, прежние узенькие, кривые, сырые улочки, куда даже в полдень не заглядывало солнце, высокие дома, лишенные водопровода и канализации, постоянный дурной запах от открытых желобов, по которым стекались помои и нечистоты, были куда более полезны для здоровья римлян? А уж какое развлечение доставляли частые пожары!
Думается, недовольных новым обликом Рима было все же немного. Если выбирать между смрадом и жаром, то любой нормальный человек предпочтет последнее, да и жара в Риме пусть и частое явление, но ведь не круглосуточное!
Строительные планы Нерона не ограничивались только пределами Рима. Он намеревался продлить городские стены до самой Остии, вдохновляясь историческим опытом Афин, в которых ему так и не суждено было побывать, но о которых наверняка он знал многое. Столица Аттики соединялась с приморским городом Пиреем так называемыми «длинными стенами» — они обеспечивали безопасную связь города с морской гаванью. В условиях постоянных войн, которые вели афиняне чаще всего со спартанцами, порой глубоко вторгавшимися в пределы Аттики, длинные стены имели большое оборонительное значение, не позволяя противнику блокировать город. Для Рима, строго говоря, такое грандиозное сооружение было бы, конечно, очень эффектным, но полезность его более чем сомнительна. Последний раз неприятель — это был грозный Ганнибал — подходил, и то ненадолго, к стенам Рима еще в далеком 211 году до новой эры. Тогда и появилась у римлян пугающая поговорка: «Hannibal ante portos!» — «Ганнибал у ворот!» Актуальной ей суждено было стать лишь в 410 году, когда у стен Рима стояли готские полчища конунга Алариха. Во времена же Нерона, спустя 275 лет после Ганнибала, когда рубежи империи были отодвинуты до берегов Рейна и Дуная, даже появление неприятеля в пределах Италии было делом невозможным, тем более у стен Рима…
Впрочем, другие его планы были вполне разумными. Строительство канала от Остии к Риму должно было улучшить снабжение города, поскольку недостаточно многоводный Тибр был малопригоден для прохождения большего количества крупных кораблей. Правда, от этого, несомненно, полезного строительства его отвлекли планы более эффектные, но с точки зрения большинства римлян малополезные.
«Кроме того, начал он строить купальню от Мизена до Авернского озера, крытую и с портиками по сторонам, в которую хотел отвести все Байские горячие источники; начал и канал от Аверна до самой Остии, чтобы можно было туда ездить на судах, но не по морю; длиною он должен был быть в сто шестьдесят миль, а шириной такой, чтобы разойтись могли две квинкверны (самые большие корабли с пятью рядами весел). Для производства этих работ от приказал всех ссыльных отовсюду свезти в Италию, и даже уголовных преступников велел приговаривать только к этим работам».
[194]
Эти грандиозные каналостроительные планы Нерону пообещали воплотить в жизнь два его главных архитектора Север и Целер. Тацит ядовито характеризует их как людей, «наделенных изобретательностью и смелостью в попытках посредством искусства добиться того, в чем отказала природа, и в расточении казны принцепса».
[195]
Строительство канала Авернское озеро — Остия оказалось неудачным. Нерон и его архитекторы не сумели учесть природные особенности местности, совершенно не подходящей для прорытия канала. Канал должен был идти по пустынному побережью через встречные горы к озеру, но кроме незначительных болот там не было влажных мест, способных заполнить канал водою, вокруг же были только отвесные кручи и сплошные пески. Архитекторы наверняка понимали бесплодность усилий по осуществлению этого вдохновившего Нерона проекта, но не решились перечить. Кроме того, людям творческим, одаренным часто свойственно решительно браться за пусть и несбыточные, но блистательные в замысле дела. Едва ли только перспектива поживиться за счет императорской казны привлекала этих двух, безусловно, великих строителей.
Строительство оказалось безуспешным. «…Страсть Нерона к неслыханному побудила его предпринять попытку прорыть ближайшие к Авернскому озеру горы; следы этих бесплодных усилий сохраняются и поныне»,
[196] — писал Тацит.
Если канал Северу и Целеру не удался по природным причинам, то наивысшим их достижением должно считать создание первого в мировой архитектурной практике дворцово-паркового шедевра — Золотого дома Нерона. Римлян поражал здесь не сам новый императорский дворец, который, кстати, начинали строить еще до пожара, а то, что дворец окружало. К нему прилегали луга, пруды, разбросанные словно в сельском уединении, леса, пустоши, с которых открывались далекие виды. Все это было построено по планам и под наблюдением Севера и Целера. Эти великие люди предвосхитили на полторы с лишим тысячи лет появление подобных шедевров, где сочеталась дворцовая и садово-парковая архитектура, украсившая окрестности Парижа (Фонтенбло, Версаль) и Санкт-Петербурга (Петергоф, Царское Село, Павловск, Ораниенбаум). А если говорить о собственно садово-парковой архитектуре двух великих римских строителей эпохи Нерона, то они предвосхитили еще одно явление, только в XVIII веке получившее распространение в Европе, — английский парк, главной особенностью которого является воспроизведение нетронутой естественной красоты природы в отличие от парка французского, где задача архитектора показать изумленным посетителям, сколь причудливо можно изменить по своему желанию природу.
Благодаря Светонию мы имеем достаточно подробное и точное описание гениального творения зодчих Нерона:
«От Палатина до самого Эсквилина он выстроил дворец, назвав его сначала Проходным, а потом, после пожара и восстановления, — Золотым. О размерах его и убранстве достаточно будет упомянуть вот что. Прихожая в нем была такой высоты, что в ней стояла колоссальная статуя императора ростом в сто двадцать футов (более 36 метров). Статую эту изваял скульптор Зенодор, о чем нам известно благодаря Плинию Старшему, знаменитому ученому, автору «Естественной истории» современнику Нерона. Площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной (1600 метров); внутри был пруд, подобный морю, окруженный строеньями, подобными городам, а затем — поля, пестреющие пашнями, пастбищами, лесами и виноградниками, и на них— множество домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая и днем и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли соленые и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь наконец-то он будет жить по-человечески».
[197]
