Тем не менее молва возложила вину за гибель кораблей на Нерона…
В довершение всего зловещее знамение: комета. А всем известно по предшествующему опыту, что Нерон привык умилостивливать грозное небесное знамение пролитием славной крови… Значит, можно ожидать новых расправ в верхах, где всегда могут обнаружиться люди, опасные для принцепса одним своим существованием. Вспоминали, что совсем недавно, накануне великого пожара, Нерон принудил к самоубийству Торквата Силана, вся вина которого состояла в том, что Август приходился ему прапрадедом. Несчастного Силана обвинили в попытке государственного переворота на основании того, что служившие ему вольноотпущенники назывались «ведающий перепиской», «ведающий казной», «ведающий приемом прошений», а так назывались официальные должностные лица при самом императоре! Неясно, чем руководствовался Силан, именуя своих либертинов таким образом, — то ли чувством юмора, то ли излишним почтением к собственной персоне, но даже на подобие заговора это явно не тянуло… Тем не менее Торкват вскрыл себе вены на обеих руках, а Нерон еще и поглумился над ним, сказав, что намеревался сохранить ему жизнь.
Заговор Пизона
Заговоры против принцепсов не были частым явлением в первые века Римской империи. Жертвами таковых следует признать ниспровергателя республики Гая Юлия Цезаря, до самой гибели он был вынужден вести непрерывную в течение четырех лет гражданскую войну за власть. А также его полного тезку принцепса Гая Юлия Цезаря, которого принятого именовать, дабы отличить от славного предка, забавным прозвищем «Сапожок» — Калигула. При всей непохожести объектов заговоров и самих заговорщиков оба эти события роднит главное. Покушения были успешными. Правда, в первом случае заговорщики, лишив жизни великого Юлия, конечной цели своей не достигли, и республиканское правление все равно уступило место единовластию, каковое победоносно утвердил внучатый племянник павшего от кинжалов убийц диктатора. Во втором же случае заговорщики, похоже, просто действовали в порыве ненависти к обезумевшему императору, сами толком не представляя, а что, собственно, делать после убийства ненавистного Калигулы. В результате в Риме едва не возродилась республика — сенат и консулы, заняв при помощи городских когорт воинов Форум и Капитолий, всерьез думали провозгласить всеобщую свободу, но планы эти были сорваны простым римским народом, окружившим сенат и требовавшим уже привычного единого властителя.
[199] Таковым и стал после двух смутных дней всеобщей неразберихи Клавдий, выдвинутый народной толпой — вот пример жизненности известного положения «Vox Populi — Vox Dei!» — «Глас народа — глас божий», а также быстро купивший расположение воинов-преторианцев обещанием каждому по пятнадцати тысяч сестерциев. Частью заговорщики были прощены, но от власти отодвинуты, частью казнены, дабы другим неповадно было. Поскольку Клавдий, женившись на Агриппине, усыновил Нерона, то в исторической перспективе убийцы Калигулы так или иначе обеспечили ему будущую власть, рассчитывать на которую в ином случае сыну Домиция Ахенобарба никак не приходилось.
Таковы были удавшиеся покушения на правителей Рима. Назвать успешными сами заговоры довольно сложно, поскольку судьба самих заговорщиков в итоге оказалась печальной, и своих целей они не достигли.
Что же касается других заговоров — неудавшихся, разоблаченных, — то здесь другая проблема: а были ли эти самые заговоры в действительности? Скорее нет. Обычно императоры приказывали убивать или отправляли в ссылку мнимых заговорщиков, людей, которые могли быть опасными в силу своего положения, происхождения, наконец, личных качеств. Именно так действовал и Нерон в первое десятилетие своего правления. Вспомним судьбу Британника, Агриппины, Рубеллия Плавта, Суллы, Октавии, Торквата Силана. Никто из них не был никаким заговорщиком, никто не злоумышлял на власть Нерона, но все они погибли, поскольку казались, а при желании и могли стать опасными. Сам Нерон это прекрасно сознавал и действовал либо, как он полагал, упреждающе, либо, что было чаще, на всякий случай. Действительная невиновность обреченных на гибель его не слишком волновала — главное, что становилось меньше возможных опасностей. Он знал о гибели божественного Юлия от рук тех, кого тот привечал, зная, что они его недоброжелатели и даже враги. Клавдий был отравлен самым близким человеком. Калигулу поразил мечом Кассий Херея, над которым император постоянно глумился, но держал близ себя… Действуя по-своему на опережение, Нерон долгое время полагал себя в безопасности от настоящих заговоров. Для них, правда, долгое время не было и серьезной почвы. В первые годы правления Нерон был очень популярен и в народе, и в сенате. Его государственные дела, которые вершились с помощью достойных многоопытных советников, одобрялись римлянами. Шок от убийства Агриппины, конечно же, оставил свой след в душах римлян, но поскольку дела государства шли неплохо, а сама убитая августа вовсе не была образцом добродетели, то до поры до времени это преступление Нерона не побуждало подданных задуматься о смене властителя. Нерон щадил пока сенаторов и римскую знать. Кажущихся и могущих быть опасными тогда еще только ссылали.
К появлению заговора, направленного по-настоящему на свержение Нерона и его убийство, привел, очевидно, целый комплекс причин. В народе симпатии к нему резко пошатнулись после расправы с Октавией, пользовавшейся большой любовью римлян. Знать охладела к нему после начала его публичных выступлений в качестве кифареда и трагического актера. Нерон-артист не мог не раздражать и многих преторианцев. Император, явно предпочитающий лиру мечу, недостоин уважения воинов. Нарастала неприязнь к Нерону и в среде сенаторов. Они были готовы терпеть даже такие унижения, как вынужденное восторженное одобрение убийства Агриппины, поддержку действий Нерона в отношении Октавии, но когда цезарь перешел к убийствам людей, почитаемых опасными в силу своего происхождения и положения в обществе, каждый из «отцов отечества» должен был задуматься над своей судьбой. Ведь многие и многие из сенаторов были тесно связаны с жертвами Нерона и каждый мог оказаться под ударом, ибо ему могли припомнить дружеское расположение к врагу принцепса. А когда ко всему этому добавилась жуткая слава Нерона как «поджигателя Рима», а вскоре и «святотатца» за изъятие храмовых ценностей для наполнения казны, опустевшей из-за расходов на восстановление Рима и, что всех особо раздражало, строительство Золотого дворца, то появление действительного заговора с самыми решительными намерениями не заставило себя ждать.
Многообразие причин, по которым те или иные люди не жаловали Нерона, привело к весьма пестрому составу заговорщиков. Самыми серьезными участниками заговора следует признать преторианцев. Если среди тех, кто по долгу своему обязан был быть безоговорочно предан императору, кто, собственно, и отвечал за его безопасность, появились заговорщики, причем из числа командиров, то означало это весьма скверный оборот дел для правящего принцепса. Если еще не в том конкретном случае, то на перспективу, безусловно. Наиболее видными из заговорщиков-преторианцев были трибуны Субрий Флав, Гавий Сильван, Стаций Проксум, а также центурионы Сульпиций Аспер, Максим Скавр и Венет Павел. Но главное было то, что опорой своей заговорщики почитали префекта претория Фения Руфа, совместно с Тигеллином возглавлявшего преторианскую гвардию императора. У Руфа сложились неприязненные отношения со своим коллегой: сам он был известен добрым нравом, достойным образом жизни и непричастностью к злодеяниям правления Нерона. Этим он решительно отличался от Тигеллина, ревностно и, если так можно выразиться, с творчеством, с фантазией исполнявшего самые жестокие распоряжения Нерона. Теплых чувств префекты друг к другу не испытывали. Но если Руф просто сторонился Тигеллина, подчеркивая свое нерасположение к нему, то Тигеллин в полном соответствии со своими нравственными качествами неустанно возводил обвинения на своего коллегу, стремясь очернить его в глазах Нерона и, главное, возбудить в мнительном цезаре страх перед одним из командующих своей гвардией. Изобретательность Тигеллина в очередной раз принесла свои плоды: он нашептал Нерону, что Фений Руф был некогда в числе любовников Агриппины (это была совершеннейшая ложь) и потому, скорбя о ней постоянно, мечтает о мщении цезарю, виня его в гибели августы-матери. Такого известия Нерон не мог не испугаться и стал с подозрением смотреть на Руфа, что префект претория не мог не почувствовать. Зная нрав императора и судьбу тех, к кому он в последнее время менял отношение к худшему, Фений Руф счел за благо установить связь с заговорщиками. В разговорах с ними он недвусмысленно дал понять, что вполне разделяет их взгляды и готов поддержать намечаемые действия. Как был установлен прямой контакт между заговорщиками — трибунами и центурионами-преторианцами и префектом претория — неясно. Возможно, они сами, зная о шаткости положения своего начальника в силу злобных и коварных происков Тигеллина, первыми протянули ему руку. Но, может, и он сам, чувствуя настроения своих подчиненных, предпочел не изобличать ставший ему известным заговор, а примкнуть к таковому на всякий случай, поскольку ничего хорошего для себя от Нерона в будущем не ожидал.
