Плохие вести тем временем продолжали приходить. Нерону становилось не до смеха. Наконец он решил вернуться в Рим. Дорога неожиданно взбодрила его. Как всякий слабый и неуверенный человек, которым часто овладевало чувство страха, Нерон был способен и внезапно впадать в эйфорию крайней самоуверенности, если что-либо указывало ему на несостоятельность его опасений. По дороге в Рим он обратил внимание на памятник, где было изображено, как римский всадник тащит за волосы повергнутого галльского воина. Возможно, таким образом увековечили подвиги римлян в знаменитой Галльской войне Гая Юлия Цезаря. Нерон, числившийся среди пусть и очень дальних, но потомков божественного Юлия, счел это доброй приметой: он также повергнет Виндекса, взбунтовавшегося в Галлии! Он даже подпрыгнул от радости и возблагодарил небо, пославшее ему это славное предзнаменование. Прибыв в столицу, он раздумал обращаться с речью к сенату и римскому народу. Виднейших граждан Рима он все же созвал во дворец, но советовался с ними недолго. Много более важным ему показалось иное занятие: как раз во дворец доставили новые водяные органы необычного вида, и Нерон со знанием дела подробно объяснял гостям их устройство, сложность каждого из них. Под конец он даже пошутил, сказав, что намерен выставить эти органы в театре, если Виндексу это будет угодно.
А дела в Галлии тем временем принимали для Нерона все более и более скверный оборот. Легионов у Виндекса действительно не было, но к нему охотно стало присоединяться население провинции, на себе ощутившее рост налогов и всякого рода новых поборов. Число восставших определяли в сто тысяч человек. Более того, вскоре пришло известие о том, что Виндекса намерен поддержать наместник Тарраконской Испании Сервий Сульпиций Гальба. Этот человек давно уже был на подозрении в Риме. Возможно, его Гелий тоже считал одним из заговорщиков, о которых докладывал Нерону в Греции. Во всяком случае, прокураторам в Испанию был от Нерона послан приказ предать Гальбу смерти.
[303] На месте, однако, это распоряжение Нерона понимания не вызвало, и в результате оно оказалось… в руках Гальбы. Теперь весть о восстании Виндекса стала для Гальбы бальзамом на душу. Можно ведь, конечно, перехватить один тайный приказ, но намерений Нерона этим не изменишь… Очень своевременно пришло в Новый Карфаген (совр. город Картахена в Испании) письмо от Виндекса с призывом стать вождем и освободителем от гнета Нерона. Не будучи еще уверен в поддержке со стороны своего окружения, Гальба созвал совещание, на котором огласил послание Виндекса и спросил у присутствующих совета: как поступить? А они, оказывается, уже были готовы поддержать мятежного пропретора из Лугдуна. Тит Виний, командовавший единственным легионом, расположенным в Тарраконской Испании, высказался с подлинно военной прямотой:
«Какие еще тут совещания, Гальба! Ведь размышляя, сохранить ли нам верность Нерону, мы уже ему неверны! А если Нерон нам отныне враг, нельзя упускать дружбу Виндекса!»
[304]
Как только стало известно о поддержке Гальбой восстания против Нерона, так на его сторону перешел легат провинции Лузитания. Это был Марк Сальвий Отон. Тот самый наперсник Нерона, участник его распутных похождений, затем второй супруг Поппеи Сабины, которую он не пожелал уступать цезарю, почему и оказался на берегах Атлантики. Провинцией своей он управлял хорошо, но обиды Нерону не простил. Потому «первым примкнул к Гальбе, стал его рьяным сторонником».
[305]
На Нерона известие о поддержке Гальбой мятежного Виндекса произвело умопомрачительное впечатление:
«Когда же он узнал, что и Гальба с Испанией отложился от него, он рухнул и в душевном изнеможении долго лежал как мертвый, не говоря ни слова; а когда опомнился, то, разодрав платье, колотя себя по голове, громко вскричал, что все уже кончено. Старая кормилица утешала его, напоминая, что и с другими правителями такое бывало; но он отвечал, что его судьба — небывалая и неслыханная: при жизни он теряет императорскую власть».
[306]
Нерон конечно же был прав: два римских императора, два Гая — божественный Юлий и Калигула — были убиты, когда находились у власти и до последнего дня в полной мере ею располагали. Принцепсу Нерону предстояло сначала лишиться императорской власти, а потом уже встал вопрос о его личной судьбе.
Нарастающее бедственное положение в стране заставляло Нерона метаться. Периоды бурной активности, когда казалось, что он наконец-то проявит себя как должно принцепсу, сменялись приступами прострации, вопиющей праздности. Временами он бросался в разгул, напивался до потери разума. Именно в таком состоянии он заявлял, что собирается всех начальников провинций и войска убить как соучастников заговора, что надо перерезать всех живущих в Риме галлов, а саму Галлию отдать на растерзание войскам. В пьяном безрассудстве он грозился извести ядом весь сенат на пирах, Рим поджечь, а на улицы выпустить диких зверей, чтобы никто не мог спастись.
Наутро после подобных излияний он вряд ли мог припомнить и десятой доли той ахинеи, что нес в пьяном угаре. Но в его окружении не все были так же пьяны и из дворца ползли слухи о жутких намерениях Нерона; слухи, как всегда в таких случаях, стремительно обрастали новыми подробностями. Потому отличить здесь, что говорил пьяный Нерон, а что приписывала ему молва, совершенно невозможно. Иногда он приходил в себя и даже являл свое природное остроумие. Так, получив успокаивающие известия, скорее всего о затруднениях у мятежников, он устроил роскошный пир, на котором как в лучшие свои годы позабавил гостей язвительными стихами про вождей восстания. Стихи он пропел, как игривые песенки, сопровождая их смешными телодвижениями. Злая сатира на своих врагов была, очевидно, удачной. Песенки Нерона тотчас же подхватили повсюду. Но, увы, это был единственный успех Нерона в борьбе с множившимися мятежами. Остальные его действия не шли дальше подобия знаменитого окрика Нептуна бушующим волнам и ярящимся ветрам: «Вот я вас!» — но если в «Энеиде» Вергилия волны и ветры после этого, повинуясь грозному голосу Нептуна и его трезубцу, покорно уползли в пещеру бога ветров Эола, то на мятежных военачальников никакие заклинания и проклятия Нерона не действовали.
Движимый инстинктом самосохранения, он все же попытался действовать решительно. Для начала он заявил, ссылаясь на некое пророчество, что Галлию может завоевать только консул, он сместил обоих консулов и сам вступил в их должности. Наверное, Нерон уже никому не доверял. Новую свою должность он отметил очередным пиром, с которого ему пришлось уходить поддерживаемым друзьями. И вот тут-то он и изложил им такой потрясающий план грядущего похода против галльских мятежников, какой мог прийти в голову одному Нерону:
«Он заявил, что как только они будут в Галлии, он выйдет навстречу войскам безоружный и одними своими слезами склонит мятежников к раскаянию, а на следующий день, веселясь среди общего веселья, споет победную песнь, которую должен сочинить заранее».
[307]
