И каждый раз после таких вот отповедей, я, хотя знаю, что права, чувствую себя виноватой. Дело в том, что когда мы с Леной познакомились, а с той поры уж двадцать с лишним лет прошло, она такой не была. Сдержанная, с холодком, хрупкая, большеглазая блондинка, казалось, отлично знала, что ей нужно в жизни и ни на что другое не отвлекалась. Солидные дядечки с положением пугливо за ней ухаживали, а она, как скала, ни-ни. Но, видимо, восхищенные ее стойкостью, все равно помочь ей старались, кто чем, что упрочивало и ее материальное, и профессиональное положение.
Мы сблизились с ней по принципу притяжения противоположностей. Я в тот самый период, наоборот, встревала во все дырки, напарываясь и рискуя порой без надобности. Только закончив институт и поступив работать в газету "Советская культура", искала применения буйствующим силам и забрела как-то в ближайший к редакции районный суд. По чистой случайности попала на процесс, который только начался и закончился спустя месяцы. Судили четверых несовершеннолетних, вознамерившихся украсть у одноклассника вожделенные джинсы и обнаруживших в квартире его родителей чемоданы, набитые деньгами.
Это событие перевернуло мою жизнь. На процессе познакомилась с адвокатом Таисией Григорьевной Лемперт – телефон ее и сейчас могу отчеканить по памяти – защищавшей одного из мальчишек, и на долгие годы стала ее верным пажом. Она представляла меня стажеркой, когда я усаживалась с блокнотом в залах судебных заседаний. И "пепел Клаcса стучал" в мое сердце. На основе увиденного, услышанного я не только писала материалы в газету, но и письма в инстанции, жалобы, призывы, обращенные к сильным мира сего. Одного депутата Верховного Совета СССР просто завалила просьбами о вмешательстве в судьбы несчастных, обездоленных. Петиции подписывались, правда, другими именами, моя фамилия к ситуации не подходила, так как этим замученным депутатом являлся мой отец. А бывало, что жалобы поступали уже на меня, главному редактору, от судей и прокуроров, а так же "возмущенной общественности", требовавших призвать распоясавшегося корреспондента к порядку. Они не догадывались, что все задания я придумываю себе сама, и для моей газетной карьеры куда лучше сидеть на своем месте у начальства на глазах, а не шляться черт знает где и непонятно зачем. Но то, во что я ввязалась, пресечь было уже нельзя.
Мы с мужем работали в четыре руки. У него, служившего в Министерстве здравоохранения, было, впрочем, свое поле деятельности. Постоянно, чуть ли не ежедневно он готовил, подписывал сам или же относил на подпись вышестоящим товарищам направления на бланках то на обследования, то на госпитализацию, то на получение дефицитных лекарств тем, кто в этом нуждался, но не числился «контингентом» в спец-поликлиниках. А таковых было большинство, среди наших друзей, друзей наших друзей, родственников чьих-то знакомых.
И Лениного брата Андрей, мой муж, тоже помог устроить в больницу. Между тем то, чем он занимался, при желании можно было ему инкриминировать как злоупотребление служебным положением. Но ни он, ни я об этом не задумывались. В «застойные» годы мы, советские граждане, нуждались друг в друге, старались друг другу помочь и охотно предавались иллюзиям.
Зато теперь я даю Лене трезвые советы. Прозрела, помудрела, наконец. Ценный опыт был получен в начале перестройки, когда стали возникать первые кооперативы, в том числе и строительные.
Наша семья в то время, можно сказать, жила на чемоданах: муж работал за границей в международной организации, а я моталась туда-сюда, как многие женщины, у которых дома оставались взрослые дети или престарелые родители, или еще какие-то проблемы требовали их присутствия в родной стране. Мой отец умер в 1984 году, еще раньше я потеряла маму, и в тогдашние свои приезды в Москву занималась заказом и установкой памятника на могиле. А еще меня очень расстраивал родительский дом в Переделкино, давно уже требовавший ремонта, а после папиной смерти совсем обветшавший. В наше отсутствие, при выключенном отоплении в той половине, что я унаследовала, от сырости вздулись полы, провис потолок, и эта картина упадка терзала физической болью.
Но если бы не вскружившая головы эйфория, не энтузиазм всеобщий в отношении к Горбачеву, тот смелый план не возник бы в моей голове. Короче, я перевела деньги на счет своей близкой подруги, с которой училась в институте, и поручила ей подыскать кооператив для капитального ремонта переделкинского дома. А что, а почему нет? Ведь, наконец-то в предприимчивых людях высвободили инициативу, теперь они горы свернут на благо себе и другим! К тому же, хотя подруга моя – поэтесса, зато мама ее прорабом на стройках работала. Вот на ее-то знание суровой действительности я в основном и рассчитывала. И она, Елена Филипповна, обещала, когда стройка начнется, время от времени бдеть.
Но бдеть не пришлось. Хотя кооператив, как казалось, вполне подходящий, подруга быстро нашла: их сразу много расплодилось. Ну и – поэтесса! – вручила деньги наличными, всю сумму, взамен получив картонный квадратик с подписями, печатями зарегистрированного, как положено, честь по чести, опять же казалось, кооператива.
Все. На этом следовало бы поставить точку, проститься с деньгами, плюнуть и забыть. Но это я сейчас понимаю, когда уже всем известно, что не только кооперативы, но и банки и совместные предприятия аж с иностранными партнерами для того только и создавались, чтобы скорехонько распуститься, «обанкротиться» и раствориться в "степях Забайкалья" с выручкой. Теперь это нисколько не происшествие, общество будоражащее, а будни, – модель, точно найденная и работающая без осечек в стране дураков.
Я сама убедительно доказала свою принадлежность к этой именно категории. И не только потому, что развесила уши, так ведь еще и ринулась отстаивать свои права! Смешно вспоминать – и грустно.
Явилась в Москву, пылая негодованием, возмездия алкая. Правда, нюанс: до того я грудью вставала на защиту других, а вот самой оказаться в положении обиженной, обманутой – это было уже нечто другое. И вот странность: отлично, в деталях, помню судебные процессы, на которых когда-то присутствовала, а свое дело пытаюсь сейчас восстановить последовательно, будто что-то изнутри сопротивляется воскрешению тех событий и той, прежней, меня.
Кричала в телефонную трубку мужу: "Как это все бросить?! Не понимаешь что ли, такая сумма – стоимость «Волги»! Если бы «Волгу» угнали, и в милицию не заявлять?" Помимо потери денег, жгло чувство уязвленности, возникающее даже если из кармана рубль вытащили. Мои эмоции, хотя и возвышенностью не отличались, в общем могли считаться нормальными, если бы не, так сказать, малость: неадекватное отношение к обстоятельствам, в которых я оказалась, и к стране, где родилась, жила, но которую, как выяснилось, плохо знала.
Впрочем, с журналисткой хваткой, природной напористостью я тоже подвиги свершила, не уступающие Лениным. Скажем, пробилась на прием к главному судье Московской области в особняк на Тверском бульваре и, к полному ошеломлению секретарши, просидела у него часа полтора. А собрать конференцию в Моссовете по интересующему меня вопросу, придав ему всесоюзный масштаб? А выдать «подвал» в газете на ту же тему, назвав и других потерпевших, имена и адреса которых успела нарыть? А убедить лучшего цивилиста столицы адвоката Марину Ильинишну Финкельс взяться за мое дело, ездить с ней вместе на судебные заседания в город Видное? Вот так-то, было чем гордиться, да только все это ни к чему не привело. Пшик, пустое!
