КОГДА КУМИРЫ СТАРЕЮТ, ИЛИ ГИПС ПОД МРАМОР
На днях я говорила с человеком, который, вне зависимости от того, кто как к нему относится, не только, безусловно, вошел в историю отечественной литературы, но и является фигурой исторической. Хотя, еще раз уточняю, и тут воспринимать его можно по-разному. Я ему позвонила, прочитав в газете статью, пакостную и по сути, и по форме. Подоплека мгновенно угадывалась: вызвать к себе внимание, упоминая фамилии, всем известные, что уже гарантировало читательский интерес. Трюк извечный: хоть клеветой, хоть как, навязаться в компанию, круг избранных, где на самом-то деле «вас», по выражению Ахматовой, и "не стояло". Поэтому ничьи имена называть не стану. Не хочу удовлетворять амбиции злопыхателя, чья цель – именно скандал, свалка, драчка, и чем больше участников, тем ему слаще: затея удалась! Вон сколько народу собралось, когда на слона набросилась моська.
Растерянность слона тоже случай классический: удивление – за что? Поэтому, видимо, и боль, укусу не соответствующая.
Не жалею, что позвонила, хотя утешений не нашла. На мое банальное – пустяк, не реагируйте, – он правильно ответил: не во мне только дело, а в безнаказанности вообще и в общем же равнодушии. Тут я согласна. Но, не желая, соль сыпанула на рану, сказав, что нынче не пушкинские времена, и чтобы защищать свою репутацию на поединке, под пулями, личная смелость еще не все решает, а надобны и соответствующие, так сказать, обстоятельства: общественная атмосфера, окружение, единомышленники, идеалы, в свете которых репутация выверяется. И проговорилась: сейчас ничего этого нет.
Прозвучало как бы упреком, и он, верно, это почувствовал, как и я, с запозданием. Порыв искренний – поддержку выразить, солидарность, вдруг во мне же наткнулся на преграду, сопротивление. В таком смутном ощущении наш разговор и закончился.
Мой собеседник старше меня лет на пятнадцать, при достижении определенного возраста разница небольшая, но принадлежим мы к разным поколениям. Что тут решает: события, взгляды, вкусы? Но, кроме того, вероятно, и от нас вроде бы независящее, подсознательное, что, помимо личного опыта, управляет нами – пережитое другими, до нас.
Некогда, в разгар гласности, я написала и опубликовала статью "Старые псы и молодые волки" в защиту «шестидесятников» с экскурсом в историю, параллелями и простеньким выводом, что винить предшественников во всех бедах – одна из немногих традиций, в отечестве соблюдаемых, характерная для нашего менталитета. Выросшим в унижении милосердие не свойственно. Когда старшие, в семье ли, в обществе ли, давят на молодых, те месть вынашивают и, своего часа дождавшись, плюют в лицо уже дряхлым, беспомощным, даже покойникам, совсем уже безответным.
По причине, допустим, дурного характера или же шаткости идейных позиций, у меня, когда начинаю "за здравие", сбой нередко случается, непреднамеренный, и заканчиваю "за упокой". И тогда, в той, статье, обронила, что «шестидесятников» судят нынче по той же схеме, как они судили поколения тридцатых, сороковых. Огульно, исключение делая лишь для тех, в чьем мученическом венце нельзя усомниться. Всех прочих обвиняя – за то, что выжили, уцелели?
Между тем они сами в жертвенном образе себя заявлять явно не собирались. Совершенно по типу не подходили. И слава Богу! Это как раз их заслуга: в затравленном, парализованном страхе обществе кометой, фейерверком вдруг взорвалась, возникла группа, пусть малочисленная, отчаянно смелых, горластых, неуемных, любые препоны преодолевающих. Высказываемые подозрения, что-де их риск был не столь безогляден, пустяшны, мелкотравчаты. А если да – и что? В ЦК КПСС сидели в ту пору не только держиморды, но и светлые головы, классные, выражаясь по-современному, имиджмейкеры. Чтобы страна очнулась, необходим был десант, своей яркостью пропоровший застылую серость казармы. Тут уже не до сдержанности по канонам строгого вкуса, как в поведении, так и в обличии. Кого-то они раздражали, и не только чиновную рать. Но задача ведь ставилась не в расчете на узкий, взыскательный круг, а на охват именно массовый. В толпе, заполнявшей площади, и пестрый до ряби в глазах свитер, и рыжие волосы, и рост высокий, сценичностью, броскостью замечательно дополняли друг друга, составляли ансамбль, западающий в сознание миллионов.
МолодцыЛюдям, истосковавшимся в тюремном режиме, требовались герои, и они появились, соответствуя в точности ожидаемому.
Завистники, помолчите: роль на подмостках истории по блату не достается. Конкурс огромный, а, кроме того, постоянно на публике находиться, под прожекторами, высвечивающими все закоулки души, не каждый не только способен, но и охоч. Тех героев сплетни преследовали всегда. Собственно, они добровольно себя отдали на пожирание молвы. Но и это являлось условием возложенной на них миссии или, скажем, роли. Критиковать оперу по законам жанра трагедии и глупо, и невежественно. А уж просто гнусно обнародовать подноготное, выдавая осведомленность за приобщенность к неким «тайнам», тогда как разоблачаемый никогда ничего о себе не скрывал.
Их общее кредо – все на вынос, печали, радости, восторги влюбленности, жалость к брошенным женам. С некоторым перебором? Но по сравнению с недавним мертвящим ханжеством – свежий ветер. Как и пиджак цвета "сливочного мороженого", торпедой врезавшийся в сомкнутый строй одинаково мрачных, как склепы, пальто. Моя старшая сестра, их сверстница, как-то, ликуя, сообщила, встретив одного из них: "Ну, весь клетчатый, кепка, костюм, носки, галстук! Такой заграничный!"
И тут они были первыми, их клоунские – оттуда – наряды казались праздником. И если бы не ЦК, мы бы сами, советские граждане, их туда бы послали от нас представительствовать. Они очень выгодно отличались от заторможенных, зачем-то оживших манекенов, составляющих официальные делегации.
Разумеется, и «шестидесятники», и выделившаяся из их недр группа, отнюдь не были однородны. Но я говорю не о лицах – явлении. И в годы наибольшего успеха публика, общество воспринимали их как целостность. Ропот недоброжелателей, что-де слава превзошла по масштабам их природные дарования, несправедлив. Нужен был мостик через бездну беспамятства. Если так долго цепенела душа, если ее оглушали бравурными маршами, мотив простенький, под пастушью свирель, снимал злые чары. Да, не Моцарт. Но тогда незрелое общество, в подростковой стадии, хотело общаться на равных со сверстниками, пусть инфантильными, а все ж лучше, чем ворчливые наставления слышать от потрепанных жизнью взрослых.
Так же несправедливо их обвинять, что дерзости, недопустимые для других, им с рук сходили. И в столах рукописи многолетиями не оседали, даже в «застойные» времена. Нашлись влиятельные защитники, не давшие смельчаков растерзать – и их, и наше везение. Хотя и сами кумиры ошибку делают, сейчас вспоминая свои беды, невзгоды. Бед, невзгод хватало у всех. Их же имидж – победное сияние. У большинства робость, опаска застряли в генах, и, чтобы их одолеть, необходим был наглядный пример озорства, как раз остающегося безнаказанными.
Мы им попустительствовали, они так себя и вели, шумно отвечая нашим чаяниями, нашим комплексам. Все их огрехи, как и достижения, превращались мгновенно во всеобщее достояние. Правда, нюанс: они, поэты, очень талантливые, существовали как актеры, любимцы зрителей. Что ж, выходит, они взвалили на себя двойную нагрузку. Следует посочувствовать. Теперь, тем более: актеры, к тому же в амплуа молодых, скорее сходят со сцены, чем писатели.
