— Товарищи учлеты! — торжественно объявил начальник аэроклуба. — Прибыла комиссия — завтра с утра испытания. Те, кто их выдержит, будут зачислены в военное училище летчиков-истребителей. Комиссия состоит из людей требовательных, но я надеюсь, что вы покажете хорошую технику пилотирования.
Мне уже не раз приходилось испытывать чувство волнения перед экзаменом. Но сейчас я волновался, как никогда. Решалось мое будущее. Все зависело от моих знаний, моей техники пилотирования: одно неправильное движение — и о самолете придется забыть навсегда.
Рано утром мы уже стояли на линейке. Кальков держался спокойно, уверенно, и мы, глядя на него, подбодрились.
— Нашу группу будет принимать старший лейтенант Сулейма, — сказал он, зорко оглядывая нас, — вон тот коренастый брюнет в реглане. Предупреждаю: летчик он опытный и требовательный. Понятно?.. Вопросы есть?
Вопросов не было. Мы стояли навытяжку и молча следили глазами за старшим лейтенантом.
Кальков внушительно произнес хорошо знакомое нам напутствие:
— В воздухе не спешите, но поторапливайтесь. Слежу за полетом товарищей, забыв о том, что
скоро придет и моя очередь. Большинство летает грамотно. Но вот один учлет произвел посадку «с плюхом». Инструкторы волнуются. Кто-то тихо говорит:
— Боюсь, что перестараюсь.
И на меня нападает экзаменационный страх. Волнуюсь так, что уже не вижу, как летают другие. Словно во сне слышу бас Калькова:
— Четвертая летная группа готова к сдаче зачетов!
Подходит моя очередь.
На месте Калькова — старший лейтенант. Он внимательно следит за каждым моим движением. Сажусь в самолет и сразу успокаиваюсь. Взлетаю. Делаю виражи, петли…
Старший лейтенант все время молчит. Это меня беспокоит: может быть, я что-нибудь неправильно делаю?
— Идите на посадку! — неожиданно для меня кричит он в переговорную трубку.
Все мое внимание сосредоточено на том, чтобы произвести посадку по всем правилам. Приземлился удачно.
Вышел из самолета и обратился к экзаменатору:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечания.
Он ответил коротко:
— Отлично!
Все ребята моей группы летали хорошо. Кальков сиял. Таким веселым и довольным я еще никогда его не видел.
Когда кончились испытания всех групп, инструктор подошел к нам и сказал:
— Хорошо летали, молодцы! — И добавил строго: — Впрочем, там видно будет. Завтра узнаете результаты.
Наутро мы в последний раз собрались у своего самолета. К нам подошел начальник аэроклуба и сказал:
— Товарищи, все учлеты вашей группы определены кандидатами в училище летчиков-истребителей. Вам будет прислан оттуда вызов. На месте пройдете врачебную комиссию… Поздравляю, товарищи! В добрый час!
Он ушел, а мы окружили инструктора:
— Спасибо, Александр Сергеевич, за выучку… Всегда будем вас помнить…
Кальков был растроган:
— Уж извините, если бывал резок. Дисциплина прежде всего. Может, вы сами станете инструкторами, тогда вспомните меня… Желаю вам хорошо летать, совершенствоваться, а если понадобится — храбро защищать Родину…
Он крепко пожал нам руки.
— А теперь в последний раз осмотрите машину и вкатите ее в ангар. В будущем году на ней начнут учиться новые аэроклубовцы. И помните мой наказ, — как обычно, строго и раздельно говорит инструктор, — с машиной надо обращаться на «вы», уважать ее нужно.
Прощай, инструктор! Прощай, маленький аэродром и «По-2» с хвостовым номером «4»!
22. Мечта сбывается
Я очень занят. И все же в первые дни после окончания аэроклуба чувствую какую-то пустоту. Не хватает друзей-учлетов, самолета, аэродрома…
С Коломийцем, Панченко, Петраковым, Коханом вижусь часто. При встрече мы задаем друг другу один и тот же вопрос: «Ну как, вызова нет?» И ведем длинный разговор о будущем — о жизни и учебе в военной школе. И без конца вспоминаем полеты на «По-2».
Жизнь в техникуме идет своим чередом. Накануне двадцать второй годовщины Великого Октября меня вызывают в бюро комсомола.
— Ты премируешься грамотой и деньгами. Поздравляю! — говорит мне секретарь.
— Я премируюсь? За что?
— За успешное овладение самолетом без отрыва от основной учебы, — улыбаясь, отвечает секретарь и деловито добавляет: — Сейчас тебе надо подумать о дипломном задании. Вызова, может быть, придется ждать долго, а в техникуме нельзя учебу бросать.
В тот же вечер пришли ко мне Панченко и Коломиец; заводская комсомольская организация тоже премировала их и наградила грамотами.
Двести рублей премиальных я отнес отцу.
— Радуешь старика, сынок, — сказал он мне.
— Вот видишь, папаша, а ты говорил: за журавлем в небе погнался.
— Вижу, ты, сынок, прав. Но я рад, что ты техникум не бросил.
…Я работал много и стал реже встречаться со своими друзьями-аэроклубовцами.
Радио сообщило, что в ночь на 30 ноября финские войска попытались вторгнуться на нашу территорию, началась война с белофиннами.
У моего однокурсника Феди, жившего со мной в комнате, брат был на фронте, и мы вслух читали и перечитывали его бодрые боевые письма.
В эти дни мне так хотелось скорее получить извещение из училища, скорее стать летчиком-истребителем!
Незаметно пролетел январь 1940 года. Прошли и экзамены. Я получил дипломное задание. 3 февраля должен ехать на практику.
На душе у меня было неспокойно. Еще год назад я так мечтал об отъезде на практику, но сейчас все мои мысли были в неведомом мне училище, там, где готовят летчиков-истребителей.
Оформил в последний раз стенгазету, собрал пожитки и подготовился к отъезду. И вдруг 1 февраля меня вызвали в канцелярию техникума. Сердце у меня учащенно забилось.
Секретарь сказал:
— Ну, наконец пришел вызов в летное училище. Идите к директору.
Я чуть не вбежал в кабинет.
— А, здравствуй, летчик! Как же нам с тобой быть? — сказал мне директор, и его добродушное лицо показалось мне сейчас еще добрее. — Мы тебя растили, учили, а теперь отпускать приходится. Ну хорошо, условие такое: не пройдешь медицинскую комиссию — поедешь на практику.
— Спасибо, товарищ директор! Согласен на все условия!
Теперь предстоял неприятный разговор с отцом. Я знал, что мой отъезд в летное училище его огорчит. Быть может, расстанемся надолго. По дороге в деревню я обдумывал, как лучше сказать отцу о новости.
— Думаешь ехать, Ванюша? — встретил он меня. — Собраться успеешь?
