— Главное — не унывай. Это первое боевое крещение. Вот сейчас разберем твой вылет. Многим на пользу пойдет. Сбить самолет — не рукой махнуть.
И тут только я заметил, что одна рука у Солдатенко перевязана, что через бинт просочилась кровь, а пола реглана вырвана.
— Товарищ командир, вы ранены? Что случилось?
Он ответил посмеиваясь:
— На войне без крови не бывает. Царапнуло слегка.
Оказывается, был ранен не только командир, но и заместитель по политической части Мельников. Они были на старте во время вражеского налета. Мельникова ранило более серьезно, и его отвезли в санбат.
— Не бережете себя, товарищ командир, — сказал кто-то, обращаясь к Солдатенко.
— Как все вы, выполняю свой долг, — ответил командир. — А где Габуния? Вот кто неосторожен и горяч!.. Ну, ты не унывай, — повторил он, обернувшись ко мне. — Уцелел ты чудом и машину еще посадил. Отдыхай до разбора.
И командир пошел встречать чей-то приземлявшийся в это время самолет.
Первая встреча с немцами оказалась хорошей проверкой моих знаний материальной части истребителя. Но она же наглядно показала, что я еще слабо знаю тактику врага. Тяжелый, но поучительный урок. Нужно еще внимательнее приглядываться к боевым товарищам, прислушиваться к словам командиров, совершенствовать свою боевую выучку.
Жаль было самолет. Мне порой казалось, что он — живое существо. С этого дня я стал еще теплее, если можно так сказать, относиться к машине.
Я долго думал о том, как мало у меня опыта и как все молниеносно быстро решается в воздухе.
Мой «Лавочкин» был поставлен на ремонт, а мне дали другой — трехбачный. Я его осмотрел, облазил, проверил. Остался очень доволен. «С самолетом надо обращаться на «вы», уважать его надо» — недаром так говорил инструктор Кальков.
14. О риске и расчете
Габуния прилетел на следующий день. Прилетел с подпаленными бровями и волосами. Первые его слова были:
— Эх, Вано, куда же ты делся в воздухе?
Вот что произошло с Габуния. Он тоже потерял меня из виду. И по неопытности, как и я, не знал толком, что ему надо делать. Вдруг он заметил, что к линии фронта летят несколько «яков». Недолго думая он пристроился к ним и полетел вслед. Он был горяч и самоотвержен; решил, что раз наши к линии фронта летят, значит, его помощь пригодится.
Он рассказывал мне:
— Думаю. — хоть одного фрица, а собью! Бить так бить!.. Очень уж хотелось встретиться с врагом. И досаднее всего, что встретиться не пришлось. Немцы, увидев нас, ушли. А я потерял свой аэродром и сел на чужой с «яками».
— А что у тебя с чубом и бровями? Где тебя прижарило?
Габуния сердито махнул рукой:
— Да это во время запуска. При заправке горючего перелил, пламя в лицо ударило.
— Ничего, злее будешь… Мне тоже досталось. Ты к ним полетел, а они сюда.
И я рассказал ему о налете на аэродром, о встрече с противником.
Командир, хорошо зная Габуния, понял, что мой ведущий допустил нарушение дисциплины не из удали, а поддавшись порыву, свойственному его непосредственному, горячему характеру. Солдатенко долго задушевно говорил с нами обоими о том, что все дается опытом и когда мы пройдем школу настоящих боев, то будем хладнокровнее и рассудительнее. Командир предостерегал, учил нас никогда не отрываться друг от друга.
С тех пор мы с Габуния обо всем сговаривались заранее, на земле, и тщательно налаживали работу радио, чтобы не быть глухими в воздухе. После первой встречи с врагом я понял, что такое расчет и хладнокровие.
Вечером, после возвращения Габуния, в землянке завязался разговор о риске в воздушном бою.
Тема была злободневная. Мы горячо спорили, устанавливая грань между риском и безрассудством. Обстановка часто требует от нас необходимости идти на риск, чтобы не допустить, скажем, превосходящее количество самолетов противника к боевым порядкам наших войск. В этих случаях советский летчик идет на все, жертвует всем, чтобы не дать вражеским самолетам прицельно бомбить советские наземные войска. В такой обстановке риск — это героизм. Летчики — действуют ли они в группе или в паре, — навязывая бой врагу, думают только об одном: не допустить противника к своим войскам. Чем сложнее, чем опаснее обстановка, тем больше оснований для боевого риска.
Но риск должен быть расчетливым, иначе он будет бесцельным. Стремительность несовместима со спешкой. Чем скоротечнее бой, тем быстрее должен быть составлен и выполнен план действий.
Мы часто говорили об этом между собой, обсуждая тактику боя. В наших беседах запросто принимал участие и командир эскадрильи. В боевой обстановке он стал внимательнее и был уже не так придирчив и крут, как на учебном аэродроме. Видимо, на него большое влияние оказал Солдатенко. Я как-то случайно услышал, как командир полка сказал комэску:
— Покричать, конечно, можно, но надо понимать душу каждого человека, тем более здесь, на фронте. Это для командира обязательно.
15. Впервые на боевом задании
Незаметно наступил апрель 1943 года. Не только на нашем Воронежском, но и на всех фронтах — затишье. Лишь на Кубани, где противник сосредоточил значительные силы своей авиации, идут горячие бои. Небо Кубани стало ареной ожесточенных воздушных сражений, в которых принимали участие сотни самолетов. Наша авиация господствует в воздухе. Фашисты несут огромные потери.
Мы с волнением следим за боями на Кубани. До нас уже докатились вести о подвигах Героя Советского Союза майора Покрышкина. Летчики говорят о его изумительном боевом и летном мастерстве.
На Кубани геройски сражаются и другие замечательные советские летчики — братья Глинки, Реч-калов, Гулаев и многие другие.
А мы бездействуем.
Наконец, в первых числах апреля 1943 года меня и моих товарищей — Евстигнеева, Амелина и других — вызывают на КП. Получаю первое боевое задание: вместе с группой истребителей сопровождать штурмовики к цели и обратно.
Во всех деталях изучаем маршрут. Штурман полка капитан Подорожный инструктирует и придирчиво проверяет нас. Все в порядке. Мне припомнилось, с каким интересом мои товарищи по училищу и я рассматривали «Ильюшиных», когда впервые увидели их в Воронеже в 1941 году, направляясь на восток. А сейчас я должен выполнить ответственное задание по сопровождению этих грозных боевых машин. Наконец-то дождался своей очереди! Солдатенко напутствует:
— Помните: ваше дело не допускать к штурмовикам истребителей противника. Смотрите в оба!
Я должен лететь в паре с Габуния. Мы вместе направляемся к своим самолетам.
Механик Иванов в последний раз проверяет машину.
— Ну, Иванов, — кричу я ему, — лечу! Скорее парашют!
Иванов быстро достает парашют из кабины, расправляет лямки. На ходу накидываю их, и мой механик помогает мне застегнуть парашют. Взглянув мне в лицо, спрашивает:
