Боря где-то странствует в Крыму и вернется к концу месяца.
Читаю заново запоем Бунина. Когда завершите свою диссертацию, окунитесь в его изумительную серебряную прозу. Я рада, что Ваша работа хорошо строится. Когда Вы думаете перейти к другим периодам его творчества
[429], после Рима? Кстати, мы очень мало знаем об этом времени его жизни.
Читаю седьмой номер альманаха «Панорама искусств» и словно окунулась в свою прошлую жизнь. Сколько оказалось ушедших друзей, которые отныне живут в книгах.
Мы здесь пережили отголосок землетрясения, случившегося в Таджикистане. Там оно было сильным и свирепым.
Аничка, спасибо за перевод «Тени». Он снова получился у Вас замечательно. Я искренне восхищаюсь Вашим даром, если у Вас так же великолепно получались бы переводы рифмованных стихов, Вы могли бы считать, что Вы владеете еще одной профессией. У Вас чудесное чувство ритма и верность поэтической сути стиха.
Из моего летнего ночного урожая посылаю Вам еще два стихотворения. У меня было несколько запойных поэтических ночей. Не знаю, как назвать стихотворение о предке. Как все, связанное с моими глинами, оно искренно, как исповедь.
<…>
Когда держу в руках
Я влажной глины ком,
Мне кажется, что я
Послушна чьей-то воле.
Со мною нет живых
Со мною только вы,
Что из безмолвной глины
Мной сотворены.
Откуда вы ко мне пришли,
Мои улыбчивые лики?
Вы лепитесь и оживаете в ночи
В согласии с Тайной роста,
Откуда-то, из тьмы времен
Вы рветесь к воплощенью,
И облик ваш я узнаю
Со странной ясностью
Воспоминания – неведомого мне.
<…>
Читая Ваше письмо, ясно представляла Ваши дни в Бретани – и море, и велосипед, и музицирование. Вообще, я лучше вижу Вашу Бретань, чем парижскую жизнь. Я вижу словно наяву прелестные старинные французские города, и целые вереницы видений, поэтических, музыкальных, архитектурных – вся роскошь французской культуры возникает, как пиршество. И я в моем убежденном эскапизме негодую на двадцатый век, вторгающийся в жизнь людей и природы, взрывающий все животворные ключи земли и омертвляющий многовековую духовность народов.
Аничка, как-то, несколько месяцев тому назад, посетила меня одна Ваша подруга по университету
[430]. Она очень славная и мне понравилась. Я просила ее приходить, но она, очень, по-видимому, застенчивый человек, больше не пришла. Напишите ей, что я буду рада видеть ее у себя.
Передайте привет Вашему другу, чье имя запомнилось только в поэтическом переводе «Белей, чем снег», – так, кажется.
Журушка вместе со мной и садом обнимает нашу далекую милую Аню, желаем все счастливой жизни и удачи в ее поэтическом подвиге.
Слушая хорошую музыку, вспоминайте обо мне. Ваша, любящая Вас
Галина Лонгиновна
Галина Козловская – Анне Фэвр-Дюпэгр
10 ноября 1985
Дорогая моя Аничка!
Только что собралась писать Вам письмецо, как пришла Ваша открыточка из Кракова. А некоторое время тому назад Танечка
[431] принесла мне от Вас дивного, любимейшего мною Боттичелли. Спасибо, моя дорогая, за доставленную радость.
Самое удивительное, что с этим связана одна история, в том духе, что со мной всегда случаются.
Дело в том, что с некоторых пор меня преследует одно женское лицо, преследует днем и в снах. Я решилась начать лепить одну композицию (поясную), где прекрасная женщина, наклонясь, утешает припавшего к ней плачущего юношу. Очень много ее обдумываю и вижу, но боюсь, что у меня не хватит дара воплотить то, что я вижу.
И когда пришла Таня, и мы раскрыли Боттичелли, на меня с обложки глянуло мое лицо. Я просто оцепенела. Теперь всё думаю: мне помнится, что я никогда не видела этой вещи, поэтому я не могла ее вспоминать, почему же я видела то, что уже давно осуществил великий художник?
Был у меня недавно наш московский друг
[432]. Вспоминали Вас и радовались, что Вы умница и хорошо строите свою жизнь и работу.
Я же плохо себя веду. Много болею, и, вероятно, мой диабет выкидывает со мной фокусы. Я иногда впадаю в состояние ослика, который не хочет сдвинуться с места. Не хочу вставать, двинуть рукой, ногой, есть, что-то делать. В лучшие свои дни бросаюсь в стихи, какое-то время сижу на крылечке и дивлюсь красоте осеннего сада. Он всё еще неописуемо прекрасен! Затем сплю, потом читаю до изнеможения и снова впадаю в сон.
Дом мой запущен, и у меня всё меньше и меньше сил справляться с бытом. У Журушки от старости стали курчавиться перышки, он в жару летом мало ел. Сейчас я его откармливаю огурцами, которых он ест очень много и стал лучше выглядеть. Лишь для меня нет уже в природе овоща, который бы прибавил мне сил.
Посылаю Вам несколько стихотворений осеннего урожая. Хотелось бы, чтобы они нашли отклик в Вашей душе. Еще раз спасибо, дорогая, за Боттичелли и за Таню. Мне хочется, чтоб она ко мне приходила.
Ива
Сегодня в полдень
Я свои поила ивы.
И свежесть влаги
Ринулась, ликуя,
В давно иссохший водоем.
Я прислонилась
К любимице своей
И ей сказала:
«Как хорошо, что мы
С тобой вдвоем стоим
На этой теплом и влагой
Дышащей земле.
Мы так давно неразлучимы,
И ты во мне,
И я в тебе
Запечатлелись и слились».
<…>
Кольцо царя Соломона
Как я хотела бы надеть
Хотя б на миг один
Счастливый Соломонов перстень!..
И стал бы мне понятен смысл
Всех птичьих радостей взахлеб,
Могла б узнать, как сладок стае виноград,
Узнала бы, каков глоток воды
В счастливом птичьем горле.
И как меж небом и землей
Прекрасна и легка
Покорная полету высота.
* * *
Вчерашней ночью, перед сном
Мой сад пахнул в окно дождем,
Беззвучным, вкрадчивым и затаенным.
Поутру я распахнула дверь,
Стоял он тихий, осиянный,
Не ведая о своем преображеньи,
А труженица осень всё глядела
На позолоченный ее руками сад
И обошла лишь розу белую в цвету,
И пожалев, навстречу солнцу подняла,
И отдала последнее ее дыханье
Ее счастливейшему дню.
Мои ивы только сейчас стали золотые, а то сплошным золотом на их зеленом фоне стоял гранатовый куст.
