Я, в общем-то, человек кроткий и мирный, но впечатлительный и ранимый, зато становлюсь нетерпимой и взбрыкиваю при малейшей попытке насилия надо мной кого бы то ни было.
Я здесь отучила моих молодых знакомых приводить ко мне кого попало и без моего разрешения. Но Вы этого не знали, и к тому же Вас обманули. Я повторяю свое приглашение приехать ко мне осенью, когда это Вас устраивает. Что касается Вашего предложения приехать мне погостить в Москву, спасибо, дорогая, это абсолютно несбыточно. Дело в том, что я настолько плохо хожу, что даже редко спускаюсь с крылечка в свой дивный сад.
В последний раз я была в Москве восемь лет тому назад. Меня туда возил наш приемный сын Боря, и я жила там в Переделкине у Пастернаков (у сына Б. Л. Жени и его жены). Мне там было с ними очень хорошо в маленькой комнатке в охотничьем, так называемом, домике. Мы очень любим друг друга, я Женечку знаю с десятилетнего возраста, и мама его (первая жена Бориса Леонидовича, художница) хотя была старше меня, была моим другом. Она написала два моих больших портрета, которые после ее смерти мне подарил Женя
[136], и они висят у меня дома. У меня в Москве много друзей, и когда я туда приезжала, то в Переделкино валом валил ко мне народ, и надо было изумляться Алениной доброте и приветливости, с которой она принимала эти нашествия.
Сейчас же, как Вы, наверное, слышали, дачу Пастернака (большой дом и домик) отобрали, и после тридцати с лишним лет проживания там грубо выселили, поломав мебель и вещи. Сделать дом музеем отказали напрочь. Так же, как и дачу Корнея Ивановича Чуковского (а ведь он построил там и пожертвовал детям прекрасную библиотеку и обязал всех писателей жертвовать туда каждую свою книгу). Но всё равно не удостоился.
Еще одна моя приятельница всё сманивает меня к себе на дачу. Но и это невозможно. Ко всему, мне четвертого числа «стукнуло», как говорят, 80 лет. Не могу никак понять, как это случилось, не верится, и душа этого не принимает. Если бы не мои плохие ноги (плохие не от возраста, а вследствие аварии), можно было бы меня считать молодцом. Боря всегда говорит, что я человек вне возраста. И я счастлива, что я сейчас живу на гребне творческой радости, ничего не отдав старости и не принимая время.
Но всё же свой день я ждала с чувством безрадостным и тоскливым. Чему радоваться, в самом деле? Но он неожиданно стал удивительным днем в моей жизни.
Я привыкла, что всегда люди чествовали моего мужа, и это было естественно. Но тут вдруг, не знаю, как и почему, с полдня до полуночи ко мне всё шли и шли люди, приходили, уходили, оставались, поздравляли, и не было в доме столько сосудов, чтобы ставить в воду такое количество цветов. Никогда в жизни я не имела столько дивных, разных, прекрасных цветов. Поздравляли меня и Союз писателей (хотя я туда никогда не ходила), и Союз композиторов (разных поколений), и Оперный театр. Вечером вдруг приехали двадцать человек детей из детского хора при Оперном театре и с цветами в руках спели мне «Приветственный хор с кипрскими мандолинами» – из «Отелло» Верди. Затем прелестные девушка и юноша спели и сыграли сцену из «Бастьена и Бастьенны»
[137].
Журушка был в восторге от такого количества людей и, когда хор запел, он вошел и стал в середину. Маленькие восьмилетние мальчишки обомлели от неожиданности и восторга и, заглядевшись, вдруг сфальшивили. И тут Журка громко закричал. Видите, какой он у меня музыкальный журавль. Все засмеялись.
Все слушали, стоя впритык в разных комнатах (домик у меня маленький). Детей обкормили разными вкусными вещами. Боря совершил какие-то чудеса в кулинарном искусстве, и пиршество длилось еще трое суток. Конечно, это всё было делом его рук и любви. Никто за всю мою долгую жизнь не хотел так меня порадовать и сделать счастливой, как он. И преуспел.
Через четыре дня снимали Журку и меня для телевидения, и, когда операторы вышли из кабинета, где были сделаны главные съемки, посередине прихожей стояла «дева»: остальное Вы знаете.
Так завершился мой праздник.
Один старый друг, композитор, написал мне вальс в честь, как он написал, моего «совершеннолетия», где обыграл ноту «соль» – носящую букву Г, – кажется, восемьдесят раз.
Вчера мне сказали, что девятого марта хотят заснять для телевидения мои скульптуры
[138]. Думаю, что если хорошо снимут (ибо скульптура капризна и требует своего особого освещения), то это будет радость. Пишу Вам на крылечке. В доме и окна и двери настежь, плюс 18 градусов, тепло и солнечно. Посылаю Вам первую фиалочку и подснежник.
Передайте Надежде Ивановне мое письмецо к ней. Если когда захотите, позвоните мне.
И не сердитесь на меня, милая. Всего хорошего.
Галина Козловская – Татьяне Кузнецовой
9 апреля 1986
Милая Таня!
Спасибо за письмецо и за фотографию. Я рада, что Вы такая.
Посылаю Вам себя из трех времен жизни. Более поздних фотографий не имею и запретила себя снимать.
Наш дом, в особенности при муже, был домом кошатников. Одно время у нас было одиннадцать котов, и в большинстве своем они носили громкие имена известных дирижеров. Посылаемые два котенка были очень любимы – слева «Чуточка», справа «Чернявка», очень были милы и доставили нам много радости. Были у нас и собаки, и утраты их надолго были болью, и я до сих пор не могу взять снова собаку.
Вообще всё живое (кроме рептилий) – всегда радость для души, и я всю жизнь прожила с убеждением, так точно выраженным индусской мудростью: «Проклят тот, кто не видит Бога в глазах зверя».
Вот и вчера снова встретилась со старым другом. Вдруг ночью под диваном раздались громкие звуки, словно кто-то катал шары, и вдруг вышел мой милый ежик, который живет в саду, но по ночам приходит в дом, обходит все комнаты дозором, полакомится тем, что оставлено ему на блюдце, и снова уходит в сад. После зимней спячки вот уже третий год удостаивает своим посещением. Никого не боится – ни котов, ни Журушки, ходит у них между ногами.
Я сейчас пишу воспоминания об Алексее Федоровиче для книги. Как предисловие к издаваемым его статьям и докладам о музыке. Дошла до нашего приезда в Среднюю Азию сорок семь лет тому назад, и что-то застопорилось. Отвлекли всякие работы в саду, где Боря (наш приемный сын) и еще кое-кто из друзей наводят порядок после зимних опустошений. Я хоть, к сожалению, ничего теперь не могу делать в саду, но забот о мужских аппетитах хватает. У нас уже всё зеленое, цветут кустики примулы и гиацинты. Плодовые деревья уже отцвели, но, верно, фруктов не будет – как раз грянули морозы. Но всё же думаю, что к Вашему приезду будет еще виноград.
