«Написал одну пьесу, получилось, как говорят, ничего – взялся за другую, под названием «Далеко на Севере». Про фронтовых женщин-врачих. Получается хорошо, но немножко грустно».
Можно предположить, что литературная карьера Германа как началась словно бы по мановению волшебной палочки, так и продолжится. Ведь были подобные примеры – Александр Фадеев, Константин Симонов… Литературные генералы, они работали на страну, и государство им воздавало сторицей. Это нормально и естественно – людей, отдающих все силы, свой талант на службу людям, родине, надо поддерживать и поощрять, в особенности людей творческих профессий. Причина в том, что вдохновение не купишь в магазине. Не каждому тут повезет – вот ждешь вдохновение, а оно все не идет. Если же художника станут упрекать, что даром ест хлеб, что делает совсем не то, что надо, что не прислушивается к мнению тех, кто «наверху», тогда о вдохновении вообще не стоит говорить, словно бы никогда его и не было. В таких условиях могут существовать только послушные ремесленники, да и тем, видимо, не сладко.
И снова привожу отрывок из воспоминаний Александра Штейна:
«В заблуждении пребудет тот, кто по наивности станет разглядывать портрет вне его контекста со временем, не соотнеся биографию моего друга с биографией эпохи… Все было, не думайте, у сего обласканного рукой Горького литературного счастливчика. Его литературная жизнь напоминала приливы и отливы, которые я наблюдал на берегу Кольского залива, у того самого студеного моря, которое описывал Юрий Павлович в своих северных повестях и романах… «Ура» и «караул» сменяли друг друга в литературной критике книг Германа, равно как анафемы и панегирики, признания, полупризнания, отрицания – полные, частичные. А иногда было одно глухое молчание… Его то переиздают подряд, без разбора и отбора, даже и то, с чем, по совести, не так уж надо торопиться. А то фатально не хватает бумаги на книги, которые настойчиво требует читательская заявка… И снова молчание, словно бы и нет такого литератора – Юрия Германа».
Подтверждением этих слов стали события, которые произошли после того, как семья вернулась в Ленинград. Военная тематика себя отчасти исчерпала, и Герман пишет сценарии к фильмам «Пирогов», «Белинский». В основу сценария о знаменитом хирурге Николае Ивановиче Пирогове были положены повести «Начало» и «Буцефал», написанные ранее. Все складывалось неплохо, однако вскоре начались неприятности.
Глава 4. Я отвечаю за все
Случилось так, что Юрий Павлович похвалил в печати прозу Михаила Зощенко, совсем не предполагая, что выступает против линии всемогущей партии. Он исходил из того, что надо поддержать самобытного сатирика, тем более что они были соседями по писательскому дому на канале Грибоедова. Впрочем, особой поддержки вроде бы не требовалось, поскольку рассказы Зощенко еще в 20—30-х годах печатались огромными тиражами, да и позже с публикацией своих произведений у него не было проблем. Все бы ничего, но у писателя еще в детские годы обнаружилась склонность к навязчивой депрессии.
Мне приходилось уже писать о том, что литературное творчество может стать способом избавления от душевного недуга. Вынужденный разрыв с княгиней Кирой Алексеевной Козловской в декабре 1917 года стал страшным ударом для Булгакова. Пытаясь заглушить боль, он пристрастился к морфию, и только совет доктора Кутанина подарил надежду: Булгаков стал писать, при этом он как бы перекладывал сердечную тоску на героев своих книг и понемногу избавлялся от мучавших его воспоминаний. Однако здесь все было достаточно банально – неразделенная любовь, несбывшиеся мечты. У Михаила Зощенко причины недомогания оказались куда более замысловатыми, в них непросто было разобраться. Поэтому он пошел иным путем – написал целое психологическое исследование, повесть «Перед восходом солнца», опубликованную в 1943 году. В ней он попытался анализировать особенности своего психического состояния. Вот несколько отрывков из его исповеди:
«Вкратце – это книга о том, как я избавился от многих ненужных огорчений и стал счастливым. Я сделал, в сущности, простую вещь: я убрал то, что мне мешало, – неверные условные рефлексы, ошибочно возникшие в моем сознании. Я уничтожил ложную связь между ними. Я стремился к людям, меня радовала жизнь, я искал друзей, любви, счастливых встреч… Но я ни в чем этом не находил себе утешения… Я был несчастен, не зная почему… мне было восемнадцать лет. Я хотел умереть, так как не видел иного исхода… Я пробовал менять города и профессии. Я хотел убежать от этой моей ужасной тоски. Я чувствовал, что она меня погубит… За три года я переменил двенадцать городов и десять профессий. Два раза в год я стал выезжать на курорты – в Ялту, в Кисловодск, в Сочи и в другие благословенные места… Однако лечение успеха не имело. И даже вскоре дошло до того, что знакомые перестали узнавать меня на улице. Я безумно похудел. Я был как скелет, обтянутый кожей. Я был молодым писателем. Мне было всего двадцать семь лет… Может быть, все-таки (снова подумал я) это та мировая скорбь, которой подвержены великие люди в силу их высокого сознания? Тут я подумал о своих рассказах, которые заставляли людей смеяться. Я подумал о смехе, который был в моих книгах, но которого не было в моем сердце».
Не стал бы углубляться в причины, которые привели Зощенко к такому состоянию, но вот наткнулся на книгу психолога и литературоведа Александра Эткинда, вышедшую в 1993 году, и решил процитировать здесь фрагменты уникального по своему содержанию заключения о болезни Зощенко, которое составил в 1937 году ленинградский врач И. Марголис: «Кастрационный комплекс дополнен рядом ценных фактов из раннего детства больного. Больной сообщает о стойком аффекте страха, пережитом им во время хирургической операции по поводу незначительного заболевания вблизи гениталий. Это переживание было густо забыто (амнезия) и покрыто слоем менее ценных аффектов… Больной честно ищет в фактах прошлого остов своего страдания. Сопротивление часто мешает (ему) все узнать и все увидеть. Размеры сопротивления часто непонятны больному. Кастрация, произведя обеднение libido, лишила всю личность известного могущества, и это мешает ринуться в атаку на последние твердыни невроза… Вечный фетиш большого бюста женщины, так влекущий и так мучающий больного, указывает путь к комплексу Эдипа и только к нему».
Судя по всему, врач оказался яростным поклонником Зигмунда Фрейда, хотя от властей наверняка это тщательно скрывал. Я же, не будучи дипломированным психоаналитиком, могу предположить, что на психическом здоровье Зощенко сказался разлад в его семье. Отец Михаила Михайловича, дворянин в третьем поколении, работал в мозаичной мастерской Императорской Академии художеств. Его трудами создан громадный мозаичный плафон на фасаде Суворовского музея, исполненный по эскизу художника Шабунина и изображающий «Отъезд Суворова из села Кончанского». В числе его творений Царские врата в Исаакиевском соборе, пророк Даниил в том же соборе и многие другие капитальные мозаичные работы. Проблема в том, что, как и многие художники, Михаил Иванович предпочитал богемный образ жизни, ну а мать – «всего лишь» дочь галантерейщика, в юности увлекавшаяся сочинением коротеньких рассказов. Дома нередко возникали ссоры, вызванные тягой Михаила Ивановича к прекрасному полу: случалось, он на несколько дней куда-то пропадал. Могла повлиять на юного Мишу и внезапная смерть отца от инфаркта в возрасте всего лишь пятидесяти одного года, и вслед за тем – резкое изменение в материальном положении. После потери кормильца семья, в которой было семеро детей, «осталась без всяких средств существования», как писали тогда петербургские газеты.
Однако для нас интерес представляет лишь то, что смех, юмор и сатира помогли Михаилу Михайловичу в какой-то степени излечиться от болезни. Но кто же мог предположить, что язвительные шутки Зощенко кому-то не понравятся? И вот когда началась чистка в литературных рядах, досталось не только юмористу, но и вполне серьезному писателю. А началось все с отзыва на повесть «Перед восходом солнца»:
