Юрий Герман умер 16 января 1967 года в Ленинграде и был похоронен на Богословском кладбище.
Так в чем же секрет популярности произведений Германа в 50-х и 60-х годах? Сюжет, понятный даже не шибко образованному читателю, простой, без каких-либо «вывертов» язык – именно такую литературу хотели дать народу товарищ Сталин и его последователи, если еще добавить толику партийности и, разумеется, патриотичности – ну как без этого? Впрочем, читатели любили романы Германа и фильмы, поставленные по его сценариям, прежде всего, за доброту и искренность, за то, что его герои по-настоящему любили и ненавидели, при этом оставаясь верными своему долгу перед Родиной, перед людьми. К сожалению, даже в наше время далеко не все способны восхищаться «Завистью» Юрия Олеши, «Собачьим сердцем» Михаила Булгакова, не говоря уже о рассказах Андрея Платонова, написанных весьма своеобразным языком. А вот прозу Германа и сейчас многие читали бы с удовольствием. Естественно, если обновить сюжет, приблизив действие к реалиям нашего времени, да и героев сделать более узнаваемыми, современными. Однако подумалось, что в эпоху безраздельной власти телевизора хорошие писатели вовсе не нужны. Конечно, если речь идет не о литературе для эстетов, для «элиты», а о тех книгах, которые предназначены, как принято говорить, для массового потребителя. Исключением являются детективы, фантастика да еще, пожалуй, «дамские» романы.
А вот младшего сына писателя, Алексея Германа, интересовал вовсе не секрет популярности книг отца, не достоинства или недостатки его прозы, не мировоззрение героев его произведений, не их жизненные принципы. Больше, чем что-либо другое, сына волновал другой вопрос:
«Для меня до сих пор загадка, почему отец почти всю жизнь, не будучи коммунистом, был совершенно искренним приверженцем партии. Может быть, дело в том, что он попал под абсолютное обаяние Сталина? Папа утверждал, что более обаятельного человека он не видел».
Вопрос, конечно, непростой. Совместить такое понятие, как «обаяние», с тем, что мы знаем о санкционированных Сталиным массовых репрессиях 30-х и 40-х годов, – пожалуй, я за это не возьмусь. Нельзя же утверждать, что все, кто поддерживал вождя, аплодировал ему на съездах партии, были настолько кровожадны. Тут, видимо, дело в том, что одни боялись возражать, ну а другие, восторженно глядя на своих кумиров, не очень-то задумывались о том, что реально происходит. Тем более не могли предположить, что некоторые из них и сами окажутся жертвами репрессий. Но есть и другой вариант. Многие люди трудились на благо Родины, вполне разумно полагая, что не в их силах что-либо изменить. У них были свои проблемы, гораздо более важные, чем поиски причин, как и почему люди попадают под обаяние тиранов.
Но вот вроде бы Алексей Герман находит если не объяснение этому «парадоксу», то хотя бы оправдание отцу:
«Он был человеком в чем-то наивным, в чем-то актерствовал. Хотя мудрость в нем была. Он мог возбудиться и поверить Хрущеву. Обожать его. А потом прийти от него в ужас. При Сталине он обожал Сталина. Потом мама ему сказала, что это дьявол и что в аду он будет грызть собственные кости. Они в это время изготовляли меня, папа был женат на другой женщине, и они с мамой были страстные любовники. Он сел в кровати от ужаса – что она такое говорит? Но задумался. А мама подумала: донесет. Когда она ему это рассказала, он с ней чуть не прервал отношения».
Ну, если дело доходит до подозрений и ссор в постели, то остается только руками развести – это не самое удобное место для политических споров и идеологических разборок. Но вот что еще надо бы добавить. Художник, так же как и писатель, гораздо чаще мыслит и действует под влиянием чувств, а не по результатам строгого анализа в соответствии с законами логики. Иначе из-под его пера явился бы миру, в лучшем случае, научный труд, предназначенный для узкого круга интеллектуалов. Поэтому и возникало такое отношение к вождю – от обожания до ужаса. Нет бы спокойно все обмозговать, сделав надлежащие выводы. Однако осознание того, что реально происходит в жизни, приводит иной раз к непредвиденным последствиям – дело может кончиться и психическим надломом, и самоубийством. Мне приходилось в юности встречать людей, которые «свихнулись» после разоблачений на XX съезде КПСС в 1956 году. Тут все зависит от характера.
И все же я бы не сказал, что Юрий Павлович был наивен. Просто не было никакого смысла глубоко задумываться о том, что происходит в стране. Даже если что-нибудь поймешь – так ведь в книге об этом не напишешь, обсуждать с приятелем не станешь, поскольку очень уж рискованно, ну а носить это в себе не всякий сможет, слишком тяжело. И что это за жизнь, если пишешь одно, а думаешь совершенно по-другому? Поэтому логичнее попытаться убедить – сначала самого себя, а позже и других, что все идет, как и положено тому, и нет никаких оснований сомневаться.
И снова Алексей Герман о Сталине и об отце:
«Два раза он был на этих диких вечеринках у Сталина. Сталин ему очень нравился. Мама, которая вернулась из эмиграции, все понимала и ненавидела… Я так и не понимаю, как он всего этого не видел».
Честно говоря, и я тоже никак не уразумею – почему только возвратившись из эмиграции можно понять, что происходит в стране. Казалось бы, все наоборот – чтобы в чем-то разобраться, нужно много лет прожить в России, да кое-кому на это даже целой жизни не хватает. Неужели истина видится лишь издалека?
И вот еще какие возникают у меня вопросы. Почему Михаил Булгаков так надеялся на помощь Сталина? Почему пил горькую Юрий Олеша? И почему Осип Мандельштам решился написать всем известные строки: «Мы живем, под собою не чуя страны»?
Видимо, дело в том, что все мы действуем исходя из собственного понимания окружающего мира. И Олеша, и Мандельштам, что называется, отдавали себе полный отчет в том, что происходит в стране, хотя, конечно, многого не знали. Булгаков тоже кое-что знал и понимал, однако особенно в эти дебри не углублялся, поскольку надеялся после успеха «Турбиных», что уж ему-то с его талантом, в отличие от прочих, точно повезет, – надеялся до поры до времени.
Вот и Юрий Герман не мог забыть ни похвалу Максима Горького, ни благосклонное отношение властей к фильмам, снятым по его сценариям, и к его военной прозе. Ну как же их за это не любить?
Впрочем, по словам Алексея Германа, были и в жизни отца смелые поступки:
«Когда папе принесли на подпись письмо против Бродского, он спустил делегацию с лестницы. Не потому, что Бродский был ему особо дорог, – ему было на него наплевать, он и не знал, кто такой Бродский, – но его накрутил Гранин: если мы разрешим сажать поэтов, то все снова пойдет наперекосяк».
Пожалуй, тут с лучшей стороны показал себя и сын, поскольку появление слова «наплевать» в контексте с именем нобелевского лауреата – это круто, это требует немалой смелости! Что же касается отца, то этот его поступок следует воспринимать как следствие тех перемен, которые произошли в стране. Попробовал бы он в 40-х годах не подписать письмо против Михаила Зощенко или спустить с лестницы представителя общественности, явившегося, чтобы потребовать покаяния писателя перед своим народом.
Вообще-то с этим Бродским происходит что-то странное. Среди участников заседания секретариата ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, единогласно осудивших Бродского, писателя Юрия Германа не было. Не присутствовал он и на судебном заседании по делу Бродского. Не числился Юрий Павлович и среди тех, кого обвинили «в необдуманной защите тунеядца Бродского». Их было только трое, осмелившихся высказаться на суде: Владимир Адмони, Наталья Грудинина и Ефим Эткинд. Но вот читаю в книге Раисы Орловой и Льва Копелева «Мы жили в Москве, 1956–1980» о том, как дружно прогрессивные литераторы встали на защиту опального поэта:
