На роль подруги главного героя была приглашена Алла Демидова, но вот беда – худсовет ее не утвердил. Алла Сергеевна так вспоминала об этой не сыгранной ею роли:
«Алексей Герман хотел меня снимать в «Двадцать дней без войны». Но против меня был Константин Симонов, потому что мне сначала сделали грим Валентины Серовой, и его это, видимо, возмутило. Тогда Герман взял Гурченко».
С Людмилой Гурченко режиссер, по собственному его признанию, намучился. Наверное, не раз пожалел, что не смог настоять на другой кандидатуре: «Людмила Марковна – человек очень властный, а я знал: для того чтобы она хорошо работала, ее надо рассердить. Я к ней отношусь с большим уважением как к человеку мужественному и блестящей артистке, но не скрываю, что, если бы работала Демидова, картина была бы, на мой взгляд, лучше. Эта пара Никулин – Демидова заработала бы, заискрила лучше. Потому что в Демидовой существовало бы то, про что бы мы сказали: встретились два одиночества. А Людмила Марковна женщина все-таки крепкая».
Везло Алексею Юрьевичу на сильных духом, крепких женщин! Но речь тут не о том. В новом фильме режиссер решил добиваться исключительной достоверности каждой сцены, даже в мелочах. Что уж говорить об атмосфере, в которой велись столь важные для понимания смысла фильма разговоры. И вот поезд мчится где-то в казахстанской степи. А для того, чтобы зритель убедился в том, что действие происходит именно там и именно зимой, съемки велись практически в тех же условиях, которые описаны и в повести, и в сценарии кинокартины. Двадцать шесть часов вагон со съемочной группой мотался по степи. Двадцать шесть часов актеры мерзли в неотапливаемом вагоне. И все только для того, чтобы придирчивый зритель мог понять то, что пар, идущий у собеседников изо рта во время семиминутной сцены разговора Лопатина с капитаном-летчиком, – это не спецэффект, это натурально! Причем длиннейший монолог Алексея Петренко был снят лишь с двадцать пятого дубля.
«Ненависть ко мне группы была беспредельная. Ради сцены, которую без проблем можно было сработать в павильоне, пришлось мотаться по ледяной степи, жить в вагонах по четыре человека в купе! Ванны нет, помыться негде, сортиры такие, что лучше не вспоминать, холод пронзительный – вагоны я нарочно выстудил, иначе не избежать фальши в актерской игре. Вместо одного мальчика, с которым была в кадре Гурченко, их понадобилось пятеро: дети ночью сниматься не могли, быстро уставали, нужно было их менять».
Недовольство киногруппы – это еще полбеды. Даже если осветители и ассистенты заболеют гриппом или разбегутся по домам, можно было новых набрать. Тут главное – сохранить, сберечь актеров. Вот за Никулина режиссер сражался до конца: «Что со мной делали из-за Юрия Владимировича во время съемок «Двадцати дней без войны»! «Пьяный алкоголик в виде советского журналиста и писателя!» Я говорю: «Он – непьющий человек, какой он алкоголик?!» Мы ночевали на пароходе со Светланой, чтобы нам не трезвонили, не мотали душу, но нас и там нашел директор «Ленфильма» и сказал: «Ты должен сам снять с роли Никулина, пока Симонова нет, сам сказать, что он тебе не годится. Мы тебе дадим денег. Если ты этого не сделаешь, я тебе даю слово коммуниста: мы тебе вобьем в спину осиновый кол, и ты никогда больше не будешь снимать». Я его послал. Но у нас тогда был Симонов. А когда я попытался то же сделать на «Лапшине», то вылетел как пробка со студии».
Да, если бы не авторитет Константина Симонова, и этот фильм могли бы положить на полку лет на десять. А вот не напиши Симонов замечательные стихи, посвященные войне, и знаменитую трилогию, начавшуюся с «Живых и мертвых», – не было бы у него тогда возможности спасти хороший фильм. Алексей Герман так вспоминал о Симонове: «Симонов был странный человек. Сталину на него писали доносы, что он еврей, но с одной стороны он был татарин, а по другой линии происходил от Оболенских… После его смерти я себя почувствовал «голым среди волков».
Вот до чего дошло: Алексей Герман уже не представлял себе, как можно творить, не имея покровителя! Стоит посочувствовать тем, кто так и не пробился ни в кино, ни в литературу. А все потому, что вместо того, чтобы терпеливо ожидать благосклонности фортуны, надо было подыскать авторитетное лицо, способное поддержать и даже заслонить в случае чего. Для Алексея Германа таким человеком стал Константин Симонов. Юрию Герману тоже повезло – на раннем этапе его карьеры покровительство Максима Горького оказалось очень кстати.
Об отношениях Симонова и Алексея Германа вспоминал драматург Александр Штейн:
«Причудливые кинематографические обстоятельства сблизили Константина Михайловича с Алешей Германом, которого ему случалось видеть еще мальчиком в пору своих визитов в Ленинград, когда бывал в гостях у Ю. Германа. Этот мальчик – в войну ему было всего два года – стал впоследствии молодым режиссером сначала театра, а потом кино и поставил по повести покойного отца «Операцию «С Новым годом!» – отличный, на мой взгляд, фильм. И уж во всяком случае, в картине были все данные для того, чтобы поверить в дарование режиссера. Симонов поверил. И сделал с ним фильм «Двадцать дней без войны». Симонова покорило то, что Алексей Герман, взяв повесть, изучил необъятный материал: документы, хронику, фототеки, письма, дневники. Иной раз, глядя на экран, нельзя было догадаться – документ это или вымысел?»
Заставить зрителя поверить в подлинность того, что происходит на экране, – такую Герман поставил для себя задачу. Добиться этого любой ценой, используя все доступные режиссеру средства, – смысл этого намерения понятен. Вот если бы в фильме играли выдающиеся актеры уровня Иннокентия Смоктуновского или той же Аллы Демидовой, никто бы и не обратил внимания на то, идет ли пар изо рта собеседников в вагоне. Здесь же Герман свел все как бы на один уровень – на фоне тусклой атмосферы военных лет, на фоне тех невзгод, которые испытывали труженики советского тыла, невзрачный в общем-то Никулин и внешне непривлекательная героиня Гурченко смотрелись органично и естественно, и не было сомнений в том, что так примерно это и могло быть в жизни. Даже Александр Сокуров счел возможным отметить этот фильм, добавив, что «при соприкосновении с симоновским видением правды жизни возникает нечто абсолютно уникальное».
Однако надзирающим товарищам из ЦК реальная жизнь на экране была ни к чему, им подавай сказку о мужественном военкоре и самоотверженных тружениках тыла. Спрашивается, стоило ли огород городить, если в фильме нет идейной подоплеки? «Двадцать дней без войны» решили запретить. Поводом для запрета стал образ главного героя в исполнении Юрия Никулина.
Но не тут-то было:
«Симонов пришел в ярость, узнав о происходящем, он орал этим цэкистам: «Это я придумал Лопатина, он из моей головы! Вы решайте, какой у вас будет Жданов. А мне оставьте Никулина. Не трогайте Германа, оставьте его в покое!» Симонов был членом ЦК, и его послушались».
Так Алексей Герман вспоминал о передрягах, связанных с картиной. Трудно представить, что было бы с этим фильмом, если бы не Константин Симонов. После тщетных попыток спасти «Проверку на дорогах», когда Германа пытались поддержать признанные мэтры театра и кино, трудно было рассчитывать, что Симонов, даже при его авторитете, выведет картину «в люди». Но тут, судя по рассказу Алексея Германа, пригодился опыт общения писателя с руководящими товарищами из ЦК:
«Симонов спрашивает одного из киноначальников: «Ну, как вам моя картина?» Он так и сказал – «моя». Тот отвечает: «Тяжелый случай». Симонов: «Да-да, картина тяжелая, но хорошая». Он, когда ему требовалось, умел сделаться «глухим». Тот ему громче: «Я говорю – тяжелый случай». Симонов: «Да-да-да, картина очень тяжелая, но очень хорошая». И вот, ведя такой диалог, они вместе удалились в кабинет. Через какое-то время Симонов вынес оттуда акт о приемке».
