Еще хуже было состояние генерала врангелевской армии, когда они встретились с Вертинским в Константинополе. «Он поселился где-то в Галатее с маленькой кучкой людей, оставшихся с ним до конца, — вспоминал Вертинский. — … Мы встретились… Он еще больше побелел и осунулся. Лицо у него было усталое. Темперамент куда-то исчез. Кокаин стоил дорого, и, лишенный его, Слащов утих, постарел сразу на десять лет».
У Слащева осталась одна тема для разговора — Врангель. «Слащов его смертельно ненавидел, — утверждал Вертинский. — Он говорил долго, детально и яростно о каких-то приказах своих и его (Врангеля), ссылался на окружающих, клялся, кричал, грозил, издевался над германским происхождением Врангеля…». Александру Николаевичу было жаль белого офицера: ведь по-своему Слащов безумно любил Россию, которую потерял, еще не осознавая, что предмета его восхищения и обожания уже нет — большевики все переделали и изменили… «Слащов любил родину, — писал Вертинский. — И страдал за нее. По-своему, конечно…»
«Бледное, но гордое лицо…»
В начале константинопольской эмиграции все полны были надежд на то, что их изгнание продлится недолго. Уверенности прибавляла финансовая поддержка из стран Антанты — англичан и французов. Некоторые предприимчивые русские даже принимали пари на ближайшие сроки возвращения в Россию. Бывшие разведчики Белой армии набивали себе цену и напускали таинственности в своих прогнозах и предположениях.
Печаль и сожаление сквозили у Вертинского, когда он описывал «осколки знатных фамилий» в эмиграции:
«Старые желтозубые петербургские дамы в мужских макинтошах, с тюрбанами на голове, вынимали из сумок последние портсигары — царские подарки с бриллиантовыми орлами — и закладывали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу. Они ходили все одинаковые — прямые, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-посохами в руках и делали «бедное, но гордое» лицо…»
Одессит-эмигрант Сергей Альдбрандт открыл в Стамбуле фешенебельный игорный дом, завсегдатаями которого стали богатые русские эмигранты. Здесь музицировал и имел успех бывший любимец дореволюционной петербургской публики цыган-скрипач Жан (Ян) Гулеско, который, в угоду подвыпившей и сорящей деньгами публике исполнял застольные песни и полковые гимны всех русских полков, осевших в Стамбуле.
Несколько импровизированных спектаклей в Константинополе дали артисты студии И. Ермольева. Как всегда, неподражаем в этих полуконцертных выступлениях был известный актер Иван Ильич Мозжухин. Спустя короткое время Мозжухин вместе с труппой переехал во Францию.
А.Н. Вертинский отмечал удивительную способность русских людей быстро осваиваться в незнакомых городах. «С нашим приездом Константинополь стал очень быстро русифицироваться, — писал он. — На одной только рю-де-Пера замелькали десятки вывесок: ресторанов, кабаре… магазинов, контор, учреждений, врачей, адвокатов, аптек, булочных… Все это звало, кричало, расхваливая свой товар, напоминало о счастливых днях прошлого: «Зернистая икра», «Филипповские пирожки», «Смирновская водка», «Украинский борщ»…». Все эти предприятия с ностальгическими названиями были нацелены на выманивание побольше денег из своих же соотечественников, считал Вертинский.
Становились «магометанскими леди»
Александр Николаевич писал, что в Турции положение женщин-эмигранток из России было немного лучше, чем у их соотечественников-мужчин. Женщин охотнее брали на разные работы. Русских мужчин, как правило, нанимали в рестораны, где им приходилось чистить картошку, мыть посуду, заниматься уборкой помещений, разгружать товары, метаться по городу в качестве курьеров… Грустью проникнуты слова Александра Николаевича о том, что «почтенные генералы и полковники (Белой гвардии) охотно шли на любую работу чуть ли не за тарелку борща…». Недостаточны были усилия немногочисленных благотворительных организаций, наподобие Земского союза, которые пытались устраивать бесплатные столовые и ночлежки. Такими мизерными средствами нельзя было устранить нищету и голод среди русской эмиграции. Однако всегда около тех, «кто ест пироги… всегда питались крохами голодные».
Голодных, вспоминал Вертинский, в Константинополе было больше, чем сытых, но и сытых было немало. Как всегда, процветали предприимчивые купцы, которые что-то постоянно продавали и перепродавали, получая баснословные разовые барыши. Правда, вскоре эти деньги разлетались на кутежи и азартные игры. Однако после отрезвления в головах предприимчивых русских появлялись «свежие» идеи, за которыми следовали новые сделки, и все шло опять по кругу… Или по спирали.
Не только Вертинский, но и другие эмигранты-очевидцы писали, что главный заработок в Константинополе был от иностранцев: англичан, итальянцев, французов. Им нравилось все русское, особенно женщины-славянки. «А турки вообще от них потеряли головы, — писал Вертинский. — Разводы сыпались как из рога изобилия. Мужья получали отступного и уезжали искать счастья кто в Варну, кто в Прагу, кто куда, а жены делались «магометанскими леди» и одевались иногда в восточные наряды, которые носили не без шика». Порой и замужние женщины таким образом становились кормилицами семейств, а безработным мужьям от безысходности приходилось либо закрывать глаза на сомнительную «работу» своих жен, либо пускаться в отчаянные загулы.
Один из немногих
Вертинский оказался одним из немногих эмигрантов, кто не сидел без работы в Константинополе. Он был востребован. Он пел в ресторане «Черная роза». Его слушателями и почитателями была не только русскоговорящая публика, но также и иностранцы. Для последних он исполнял «не свои вещи, которых иностранцы не понимали, а преимущественно цыганские. Веселые — с припевами, в такт которых они пристукивали, прищелкивали и раскачивались». Запомнился Александру Николаевичу верховный комиссар оккупационных войск Турции адмирал Бристоль, который вместе с женой и со всей своей свитой чуть ли не каждый вечер посещал «Черную розу». Бристолю особенно полюбилась «Гусарская песенка» в исполнении Вертинского. Адмирал оставлял очень много денег в ресторане, что приводило в восторг импресарио артиста.
Вскоре певца по мере роста его популярности стали приглашать на официальные приемы и банкеты в посольстве. Там он «танцевал с пожилой адмиральшей и разговаривал с ними по-французски, ибо английского не знал». «Однажды, — вспоминал Вертинский, — адмирал пригласил меня даже обедать на свой флагманский корабль. В это время Кемаль-паша, будущий создатель новой Турции, сидел в Анатолии, ощетинившись всеми верными ему штыками, и не обращал внимания на все угрозы союзников. Американские и английские корабли блокировали анатолийское побережье. Воевать победителям не хотелось…».
