Клавка была весьма скептически настроена относительно обещанного революционерами светлого будущего, считая, что если и произойдет революция, то не раньше, чем через двадцать-тридцать лет, а к тому времени она состарится и ей уже будет все едино. Ее пессимизм передался мне, и я надеялся не на революционную силу низов, должную снести сословные различия в стране, а на чудо. Почему бы и нет? Неужели совершенно невозможно, чтобы Лизонька полюбила меня так, как я ее, и ее родители согласились бы на наш брак?
Внутренний голос ехидно поинтересовался у меня:
— Чуда ждешь от Бога или от сатаны?
— Конечно от Бога! — мой ответ был однозначен.
Внутренний голос рассмеялся:
— Разве можно получить что-либо, ничего не давая взамен? В последний раз ты был на исповеди, когда еще учился в реальном училище, и то по настоянию матушки, имел по Закону Божьему отнюдь не отличные оценки. За все время пребывания в Петербурге ни разу не переступил порог церкви и долго жил на иждивении у проститутки. Так почему Бог должен выделить тебя и даровать чудо?
Я твердо пообещал исправно посещать церковь, окончательно порвать с Клавкой, чем еще больше развеселил внутренний голос.
— Ты хочешь внешним смирением подкупить Бога?! Ты ему поклоны, свечки — а он тебе чудо? Как на рынке?! А если тебе придется ожидать чуда не одно десятилетие? Можно ведь и не дождаться!
Я честно признался, что так долго ждать не готов. Внутренний голос порекомендовал:
— Если надо быстро, это будет сделка. Бог на это не пойдет. Зато сатана…
— Я душу не продам!
— Речь идет не о продаже, а об обмене. Кроме этого ты еще будешь иметь…
— Нет! — Я был категоричен, и голос умолк.
Я рассмеялся вслух: сам с собой спорю! Неожиданно мне вспомнились слова покойной бабушки Фроси: «Не поддавайся искушению беса желаний, не верь ему, не корми его, иначе он вырастет, окрепнет и будет мучить тебя, ты станешь его рабом, и он упечет тебя в ад на вечные муки».
С Лизонькой я был поразительно боязлив: никак не мог набраться смелости признаться ей в своих чувствах, в последний момент по-детски робея. Однажды, после чудесного пикника в лесу, я довез ее на извозчике до съемной квартиры на Васильевском острове. При прощании Лизонька произнесла: «Ах, какой вы, право, несмелый!» — и, став на цыпочки, быстро прикоснулась губами к моим губам, подарив легкий поцелуй. Чудесный аромат, исходящий от нее, вскружил мне голову, но, вместо того чтобы сжать ее в объятиях, я, как глупец, остолбенел. Лизонька рассмеялась и поспешила наверх, в свою квартиру, где в тот вечер была одна, так как Ксения-Ася уехала на несколько дней к родным в Кострому.
Я не последовал за ней, вернулся «домой», в мансарду, где меня уже поджидала Клавка-Белошвейка. Взволнованный чудесным поцелуем Лизоньки, я не хотел иметь отношений с проституткой, но она стала срывать с меня и с себя одежду и настояла на своем. Подозреваю, что именно это ей больше всего нравится во мне: покоряясь другим и терпя унижения от них, она властвует надо мной, для этого и «подпитывает» меня деньгами. Закрыв глаза и обнимая ее, я находился в фантазиях далеко отсюда и два раза подряд назвал ее Лизонькой, что сильно ее разгневало. Пару раз больно лягнув, словно норовистая кобыла, она столкнула меня с кровати на пол. Тут же заспешила, быстро оделась и, перед тем как выскочить за дверь, вылила приготовленный таз с водой на постель. А я продолжал витать в смелых фантазиях, не принимая реалий жизни. Без сомнения, родители Лизоньки будут категорически против моей кандидатуры в качестве жениха.
А за неделю до моего отъезда произошло ЭТО…
Я столкнулся с Лизонькой, идущей под ручку с каланчеподобным, тощим мужчиной средних лет, в пенсне, котелке и серой клетчатой «тройке». Они вышли из дверей дешевых меблированных комнат, сдающихся почасово для любовных свиданий. Мужчина ступал гордо, торжествуя, с видом удовлетворенного самца, а рядом, млея от счастья, явно вся растворяясь в нем, точнее, до сих пор чувствуя в себе его присутствие, семенила моя Лизонька. Лицо этого господина показалось мне знакомым, но в то мгновение я не придал этому значения.
«Моя Лизонька! Моя?!»
От этого воспоминания у меня перехватило дыхание, и я уже не замечал яростного шторма, играющего с катером, как будто пока не решившего, как с ним поступить: отправить на дно или отпустить?
У Лизоньки изменилось выражение лица, когда она увидела меня: маска счастья уступила место удивлению, страху, стыду и отчаянию. Да! Отчаяние можно было прочитать в ее взгляде, когда она отшатнулась от рядом идущего мужчины.
— Это совсем не то, что вы подумали, — пролепетала она. — Совсем не то!
— Вы, сударь, подлец! — взорвался я, избегая умоляющего, просящего прощения взгляда голубых глаз Лизоньки.
— А вы — дурак и позер! — все также торжествуя, с ехидной усмешкой на устах ответил мужчина в пенсне. Он по-хозяйски поймал Лизоньку за талию, заставив ее идти рядом подобно рабе, и, не оглядываясь, проследовал дальше.
— Это совсем не то, что вы думаете! — со слезами в голосе, обернувшись напоследок, вновь воскликнула Лизонька и, печально уронив голову, покорно пошла за этим страшным человеком.
Лишь дома я вспомнил, кого мне напомнил этот тощий тип в пенсне — студента-самоубийцу Николая Сиволапцева из моего далекого детства! Химика-недоучку с претензией на мировые открытия!
Чем больше я напрягал память, тем более утверждался во мнении, что это он и есть. Та же зловещая улыбка, ядовито-колючий взгляд за стекляшками пенсне. Он постарел за прошедшие годы, но был вполне узнаваем. Ведь то, что студент покончил с собой, подтверждали лишь его записка и фуражка, обнаруженная возле болотных топей. Ему ничего не стоило таким образом обмануть полицию, чтобы избежать дальнейшего преследования. И теперь наши пути вновь пересеклись…
На смену воспоминаниям пришли фантазии.
Я лежу, навечно упокоившись, в гробу, а возле меня рыдает безутешная Лизонька, коря себя и нервно теребя складки траурного платья. Но тут (черт возьми!) рядом с ней появляется бывший студент Сиволапцев! За печальной миной он прячет торжество, а сразу после похорон везет ее в меблированные комнаты мадам Кокоревой, где траурный наряд, сорванный нетерпеливой мужской рукой, вскоре оказывается на полу, а любовники — в постели.
Картинка была настолько яркой, что я даже заскрипел зубами от злости и невозможности чем-либо ему досадить.
После той злополучной встречи меня несколько дней и ночей мучила депрессия, разбавляемая вспышками неистового гнева. Я хотел убить Лизоньку, себя, Сиволапцева! Затем горел желанием срочно увидеть ее; если бы она пришла, я бы ее простил, стерев злополучную картинку из памяти, но она все не приходила. Однажды Лизонька все же нанесла визит и, не застав меня дома, оставила письмо. Вернувшись и получив конверт из рук язвительно улыбающейся хозяйки, не читая, я тут же сунул его в печку, торжествуя в душе, что смог пересилить себя. А через несколько мгновений готов был голыми руками вытаскивать горящее письмо вместе с раскаленными углями, но было уже поздно. Оно сгорело дотла.
