Вскоре Ицхак сообщил мне, что Ревекка помолвлена с Ароном, сыном мясника Мейзела, и свадьба у них назначена на осень, сразу после праздников Рош а-Шана
[45] и следующего за ним Йом-Кипур
[46].
— Ты увидишь, как у нас празднуют наш Новый год! — мечтательно прикрыл глаза Мендель, словно вызывая из памяти картины прошлых празднований. — Трогающие душу звуки шофара
[47], песнопения, праздничный стол с медом и яблоками…
— Ицхак, скорее всего, этого я не увижу — собираюсь в начале лета вернуться в Киев, — прервал я его.
— Родин, оно тебе надо — туда возвращаться? Там власть меняется чаще, чем Циля моет руки. Там стреляют и там голод — какой мудрый крестьянин повезет туда продукты в обмен на фантики, в которые превратились деньги? Если есть рай на земле, то он летом находится здесь, в Чернобыле. Лови рыбу, собирай ягоды, грибы и переживай только из-за несварения желудка.
Я покачал головой, не собираясь вступать с ним в дискуссию, которую Ицхак будет вести до тех пор, пока вконец меня не измотает. Известие о помолвке Ревекки не только не положило конец моим фантасмагориям, но даже дало им новый толчок. Порой я уже не понимал, где кончаются фантазии и начинается реальность. Я желал Ревекку до умопомрачения и ничего не мог поделать с собой. Теперь мне требовалось ее видеть каждый день, хоть издали, иначе ночью я готов был выть от переполняющей меня тоски и боли в сердце. Роман о чуме никак не писался, и я его забросил, решив физическим трудом изгнать из себя наваждение. Я переколол все заготовленные деревянные чурки у Менделя, вызвав у того восторг своим бесплатным трудом, но легче не стало. Сходил в церковь к отцу Петру на исповедь, покаялся в греховных мыслях.
— Бес желания, проявляясь в человеке, искушает его, нашептывает, что тот возрадуется, если удовлетворит, накормит желание, и человек ничтожество, если не сможет этого сделать. — Священник пронизывал меня испытующим взглядом, словно знал, что в исповеди я не полностью облегчил душу, был не совсем откровенен. Но есть ли она у меня, душа? — Избегай чувственных наслаждений, тогда ничто земное не будет доставлять тебе удовольствия, и ты увидишь Свет из Тьмы, Свет Бога.
Отец Петр наложил на меня суровую епитимью: многоразовое и многократное чтение молитв и строгий пост, но и это не помогло. Во время молитв мне все время являлся образ Ревекки, я видел ее глаза, а ночью она приходила в сновидения обнаженной и занималась со мной любовью.
Видения были настолько реалистичными, что по утрам мне даже казалось, что по-особенному примята постель, так, словно на ней провели ночь двое. Я настолько поверил во все это, что перестал закрывать на ночь дверь. Один раз, мучимый подозрениями, я, перед тем как лечь спать, привязал нитку к ручке двери, а другой ее конец закрепил на дверном косяке. Обнаружив утром нитку оборванной, я испытал необычайный восторг, уже отбрасывая все сомнения. «Выходит, это были не фантазии, Ревекка и в самом деле приходила ко мне ночью! Я с ней занимался любовью! Она любит меня!»
Сумасшествие охватило меня, и мне захотелось поскорее отправиться к Ревекке и сообщить ей, что мне известна ее тайна. Не знаю, как бы девушка отреагировала на мой бессвязный бред, если бы встревоженный Ицхак не зашел в мою комнату:
— Родин, ночью ты так кричал, словно тебя хотел унести Хапун
[48]. Я себе не мог позволить, чтобы нечистая сила хозяйничала в моем доме и крала постояльцев. Зашел к тебе — ты был страшен, словно Хапун вселился в тебя! Я знаю, это от того, что ты давно не имел женщины, но с этим здесь проблема. Даже Гершель Мамзер, когда ему это надо, — он сделал выразительный жест, — выезжает из Чернобыля.
У меня сердце оборвалось, и я обессиленно опустился на табурет. «Все обман, наваждение! Ицхак прав, надо поскорее отсюда уезжать, может, вдалеке от Ревекки сердечная рана быстрее затянется».
Безмятежная жизнь городка закончилась внезапно, словно в комнате выключили свет, — в Чернобыль вошел отряд красноармейцев, взамен муниципальных были сформированы советские органы власти, и сразу стали внедряться принципы военного коммунизма, что сказалось на снабжении города продовольствием. Состоятельных горожан обложили денежной контрибуцией. Жизнь городка совсем замерла, но было тревожно, как перед приближением грозы. Даже еженедельный праздник хасидов шаббат проходил незаметно. Наиболее шумными и многолюдными мероприятиями в городе стали митинги, на которые собирался народ в тщетной надежде узнать, чего ждать в скором времени.
Наступила весна, река Припять освободилась ото льда, и снова, хоть и редко, стали курсировать пароходики «Козак» и «Барон Г…», в названии которого частично закрашенное слово при желании можно было разобрать — Гинзбург, а я все не мог решиться выехать в Киев. Причина была одна — Ревекка. Я как-то осмелился и прямо спросил ее про помолвку, на что она рассмеялась:
— Как таковой помолвки не было, просто отец Арона, реб Лейзель, спросил моего отца, как тот относится к его сыну и не хотел бы иметь его зятем. На что мой отец ответил, что Арон юноша очень достойный, но его дочь, то есть я, только что возвратилась в родной дом, и лучше к этому вопросу вернуться после празднования Рош а-Шана, вернее, после Йом-Кипура, который наступает через неделю после него. А за это время я должна лучше узнать Арона и высказать свое мнение.
У меня сразу отлегло от сердца, хотя это ровно ничего не меняло. Я и до этого замечал, что Ревекка проводит много времени с Ароном, видится с ним гораздо чаще, чем со мной. В моем сердце поселилась ненависть к юноше, в своих снах я теперь видел не только Ревекку, но и смерть Арона. Всякий раз смерть этого юноши наступала в результате стихийного бедствия или несчастного случая: он то погибал во время пожара, то тонул в реке, то падал в пропасть. Хотя откуда в этом крае лесов и болот могла взяться пропасть? В апреле в дом Ицхака Менделя пришли два красноармейца и под конвоем отвели меня в здание бывшей городской магистратуры.
— Офицер? — На меня зло уставился тощий очкастый мужчина в кожаной тужурке, сидевший за столом.
Это был Яков Спиркин, следователь ЧК, уроженец близлежащего городка Горностайполя.
— Нет. Врач. Работал в Александровской больнице в Киеве, — сообщил я и протянул выправленные документы, подтверждающие мои слова.
— Врешь! Офицер, по морде вижу! — заорал он, и я понял, что этот человек — неврастеник с холерическим темпераментом. — По какой причине здесь скрываешься?!
— Сопроводил сюда племянницу хозяев, у которых квартирую в Киеве, и задержался. Собираюсь на днях отправиться обратно.
