— Ошибаешься, брат. Я лишь хочу, чтобы ты не наделал глупостей, не совершил того, что нельзя будет исправить! Ты подумай… — но она не успела закончить фразу, как топор молнией взлетел в моей руке и обрушился на ее голову, расколов ее чуть ли не до шеи. Дарина беззвучно осела и, откинувшись на спину, распласталась на земле. Когда я повернулся, чтобы уйти, у нее еще подергивались ноги в предсмертных судорогах. Убийство женщины не вызвало у меня никаких эмоций — ни сожаления, ни радости.
Стараясь не шуметь, пригнувшись почти до земли, я пробирался к началу тропы, тянущейся по болоту. Где-то поблизости затаились стражники, подстерегая решившегося на бегство. Но где именно? Уже показалось болото, над которым клубились испарения.
— Слышь, Семен, кажись в той стороне ветка треснула. Зверь это аль человек? — послышался нервный голос неподалеку. — Поглядеть надобно!
— Мало ли какие бывают звуки в ночи, Анисим, — заметил Семен и въедливо добавил: — Может, это леший из болота вылез, ноги размять захотелось? Мы к нему — а он нас в болото! Что скажешь, Анисим? Будем глядеть аль нет?
— А в руках у нас разве не дубье? С ним и леший не страшен. Вот только подозрение имею, что это человек, и притаился он неподалеку, — не согласился с напарником Анисим. — Если это зверь, мы его спугнем, он побежит без оглядки, а если человек, то таиться будет. Доставай кресало — факел зажжем.
— Неугомонный ты, Анисим! Все тебе что-то чудится, — недовольно пробасил Семен. — Факел жечь можно в крайнем случае, так кормчий Федор приказал, а не то он всыплет нам — мало не покажется.
— Немного пройдем, пошумим — может, и в самом деле зверь это, но факел зажжем, — не унимался Анисим, и вскоре запылал факел.
В его свете на фоне болота я увидел две бесформенные фигуры, плывущие в тумане, поднявшемся по пояс. Когда они оказались рядом, в шаге от меня, я вскочил и с ходу разнес голову тому, который был повыше и нес факел. Низкий вскрикнул голосом Анисима, замахнулся дубиной, но я ловко увернулся, присев, и топором рубанул ему ногу. От боли тот закричал дурным голосом, повалился на землю и стал кататься по ней, тут я и всадил топор ему в голову. Поднял факел, осмотрел стражников — оба были мертвы, в этом у меня сомнения не было.
У Семена за спиной оказался мешочек, как я догадался, с провизией — чтобы не проголодаться ночью. Этот мешочек я взял, загасил факел и бегом пустился обратно к дому. Когда я встал на лавку, чтобы разбудить Ревекку, то услышал ее всхлипывания — она не спала.
— Собирайся! Бежим отсюда, пока дорога открыта! — скомандовал я. — Времени у нас в обрез.
Ревекка хотела о чем-то у меня спросить, но я уже собирал в дорогу заплечный мешочек, складывая туда кое-что из съестного, найденного в доме. Вскоре мы оказались на тропе и стали спешно удаляться от острова. Дорога была утомительной, но не настолько, как когда мы добирались сюда. Через три часа, уставшие, но радостные, мы ступили на твердую землю и тут же повалились на траву без сил. Уже рассвело, и я принял решение немного подкрепиться, передохнуть, а потом уже двигаться дальше, в направлении Киева.
Я развязал мешочек, достал хлеб, несколько луковиц и… Тут мое сердце оборвалось — я вытащил из него длинный нож с костяной ручкой, покрытой какими-то знаками, напоминающими загадочные письмена. Этот нож был копией того, что я видел во сне!
Я размахнулся, чтобы зашвырнуть его в болото, но Ревекка удержала мою руку:
— Зачем вы так? Нож нам в дороге пригодится, и он такой красивый. — Она взяла его и стала рассматривать, любуясь.
И тут я понял, что от этого ножа никогда не избавлюсь: он каждый раз будет находить меня, а я его…
И оба стали мы — едины.
Уж я не с ним — я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем…
[55]
На этом записи в дневнике закончились. Лишь внизу было приписано шариковой ручкой:
Валентин Николаевич — 1949 год.
Александр Петрович — 1979 год.
Олег закрыл тетрадь с чувством исполненного долга. Дневник был прочитан до конца, но что в нем так напугало Свету? Он потянулся к телефону, чтобы сразу получить ответ, но, взглянув на часы и увидев, что уже перевалило за три часа ночи, отдернул руку от трубки, словно его ударило током, и стал укладываться спать. Несмотря на позднее время, сон не спешил к нему, и он долго ворочался с боку на бок на разложенном диване.
— 2 —
— Как ты? Понемногу приходишь в себя? — Олег с сочувствием посмотрел на Светлану, отрешенно сидевшую на диване.
После смерти Андрея она как-то сникла, осунулась и совсем не была похожа на прежнюю энергичную, веселую женщину. Ее бледное лицо вытянулось, под глазами залегли темные круги от недосыпаний и тяжких дум, и она не была накрашена, что было просто немыслимо. От Андрея он знал об этом пунктике Светки — без макияжа ни в коем случае не появляться пред чужими мужчинами. Даже в сауну она приходила в полной боевой раскраске, а после душа спешила уединиться, чтобы нанести косметику. С этим безуспешно боролся Андрей, доказывая, что ненакрашенная она выглядит ничуть не хуже, и даже лучше — естественней.
— Что ты говоришь, Олежка? Разве после этого можно прийти в себя? В квартире каждая вещь напоминает об Андрее. Выпить хочешь?
— Спасибо, Света, но я за рулем.
— А я выпью. — Света встала, подошла к бару, налила себе в бокал большую порцию коньяка из начатой бутылки, вернулась на диван и поймала укоризненный взгляд Олега. — Олежка, не волнуйся, я не сопьюсь, но сейчас мне надо забыться, иначе от всего этого сойду с ума или буду глотать горстями снотворное.
— Светуля, тебе сейчас тяжело одной, но прошу, не замыкайся в себе. Если что не так, звони в любое время — я легкий на подъем, подъеду или просто поболтаем по телефону.
— Я знаю, ты был настоящим другом Андрюши.
По ее лицу Олег понял, что, если тему не поменять, она сейчас заплачет.
— Светуля, я дневник прочитал до конца, привез его и хотел с тобой о нем поговорить. Ничего ужасного я там не обнаружил, не понимаю, что могло тебя так напугать. У меня создалось впечатление, что автор дневника психически неуравновешенный человек, склонный к галлюцинациям с религиозным оттенком, сексуально озабоченный и аморальный. Его беседы с дьяволом — полный бред. Я не поленился, порылся в медицинском справочнике и, несмотря на то что далек от всего этого, нашел психическое заболевание, вполне ему подходящее, — хронический галлюцинаторно-параноидный синдром. У него все соответствующие симптомы: галлюцинации, склонность к систематизации бреда и деперсонализация личности — попросту раздвоение. Он был одновременно и собой, и дьяволом, который его же искушал. Но это так, преамбула. Главное то, что он давно умер, и этот дневник — лишь любопытное повествование о том времени.
