– Пыхни ещё раз. Глубоко? Задэржи дыхание. Атлычно. Значит, смотри. Идёт по лесу мальчык, а на пеньке сыдыт Владимир Ильич Ленин, точит бритву. Проведёт по точилу и гляди-и-ит на мальчыка, улыбается. Проведёт – и гляди-и-ит, улыбается. Патом закончил и дэликатненько так положил бритву в чехол. Добрый Ленин потому что и дэтей любит. А ведь мог бы и полоснуть…
– (Неистовый кашель.) Да… ёб вашу… мать… ты… это… хер… знает… что… такое…
– Это новая реальность, Ильич. Они даже сэдьмое ноября больше не отмэчают.
– Почему?!
– Да им лучше отметить побэду над поляками четырёхсотлетней давности.
– (Неожиданно твёрдым голосом.) Коба. Чтобы осознать новую суть, травы не хватит.
– Могу ещё пэрца чили туда сыпануть. Прачищяет голову только так.
– Давай.
(Молчание вперемешку с чиханием.)
– …но при чём тут поляки? Это Феликс Эдмундович продавил?
– Нэт. Они посчитали, что рэволюцыя не удалась, поэтому и отмэчать нечего. И ещё… Я даже не знаю, как тебе сказать, Владимир Ильич, тут перца и травы мало. Вот стульчик посреди небытия, ты лучше присядь на него. Дэржись обеими руками.
– Так?
– Да. Готов? Слющай. Они причислили царя к лику святых
[23].
– (В ступоре.) Николашку?! Коба, он же рабочих девятого января расстрелял!
– (С некоторой досадой.) Да вот прям абыдно. И я, и ты значительно больше народу расстрэляли. Но мы почему-то не святые, никто причислить даже не прэдлагает.
– (В гневе.) И водку царь Коля пил вёдрами… и с балериной Кшесинской спал.
– О, про балэрыну тэперь вообще нельзя. Ты чего, Николаша – святой. Он её не трахал, а благословлял… примэрно как ты Инессу Арманд
[24]. Но мы с тобой напрасно вели столь скучный образ жизни. В саврэменном российском государстве святым может стать только тот, кто пьёт как лошадь и трахается до потери пульса.
– А как там наша партия? Борется за счастье бедных и угнетённых?
– Никак. Её тэперь возглавляют люди с годовым доходом в двадцать миллионов долларов. Нэт, они, канэчна, клянутся в вечной вэрности мне и тебе, носят на митингах красные знамёна и лепят на стены наши портрэты, но на деле их интересуют не права трудящихся, а исключительно бабло. Нэт драк с казаками, бомбисты не убивают губэрнаторов, нэт нападений на банки с целью экспроприации награбленного, сахалинской каторги и то нэт. На Сахалине нэфть добывают. Большэвики сидят в Госдуме и голосуют за всё, что им прикажет правительство. Основная проблэма нынэшних рэволюционеров – как справиться с ожирением, поэтому коммунисты и диетологи сэйчас сотрудничают очэнь-очэнь плотно.
– (Медленно, как с кашей во рту.) И кто глава страны? Неужели царя вернули?
– Да, давно. Палнамочия примерно одынаковые, хоть и без короны.
– (Горячечным шёпотом.) Коба, а чего мы обсуждаем, толчём воду в ступе? У нас же сногсшибательный опыт подпольной работы. Давай срочно рванём в Германию! Инкогнито. Там соберём пленум. Массы наверняка угнетены. Рабочий класс, крестьянство. Поднимем наш народ на красную борьбу против капитализма!
– (Со вздохом.) Сэйчас просто так не уедэшь. В Германию виза нужна.
– Какая?!
– Шэнгенская. Да и не пойдут бороться. Рабочего класса практычески нэт.
– (С горечью.) Всех перевешали?
– Заводы после рэформ дэвяностых закрытые стоят, а если каторый открыт, там гастарбайтэры пашут. Узбэки, таджики, грузины тоже есть, как мне ни горько признавать. Но за станком работать западло. Вот в офисах другое дело, слющай! А мэнэджеров на рэволюцию не поднимаешь, они в кредитах по уши и соответствуют образу. Ты помнишь, что нашим мастэровым для широты жизни надо было?
– Конечно, Коба. Семью накормить, хорошенько выпить и закусить.
– Ну вот. А у них модно по пятницам в рэсторане сидеть, в боулинг играть, жаловаться, что всё пиздец как дорого и жизнь говно. Положэно баб снимать в Интэрнет-джан, ездить отдыхать в Турцию, покупать самые лучшие мобилы в рассрочку на зависть соседям. Какая классовая борьба, какая рэволюцыя, шени деда? Мэнэджеры и камунысты на баррикады не пойдут. Они будут стенать, но им проще на форумах материть руководство фирмы и правитэльство. Ильич, да что с тобой?
– (Прерываясь, почти шепотом.) Я плачу…
– Нэ надо. Я тоже сначала рэвел белугой. Моих портретов нэт. Никого не расстрэливают. С Германией помирились. А, ты не в курсе. Мы опять воевали. Их раздэлили на две части. И они отчего-то живут богаче победителей.
– (Давясь слезами.) Издеваешься? Как такое возможно?
– Ты мэня спрашиваешь? Ильич, в нынешней России нэт вещей, поддающихся логике. Это фэнтэзийный мир, какого ты никогда не знал, и пожалуйста, не сравнивай с царским врэменем. Здэсь слючаются любые чудеса, в других странах абсолютно нэреальные. Напрымэр, чиновник украдёт из казны миллиард, его посадят на неделю, а потом вернут все дэньги. Тигр спокойно спит рядом с козлом. А их язык? Мудозвон – это и достаточно глупый чилавэк, и министр правительства, и ругательство, и тот, кто переспал с твоей женой. Вот так-то.
(Слышен негромкий звук падения тела.)
– Ильич?
– (Растерянно.) Коба, я поскользнулся. Или ноги не держат. Или и то и другое. На кладбище лучше, чем в новой реальности. Кстати, а где моя могила? Как я и просил, похоронили рядом с покойной маман, на Волковском кладбище в Петрограде?
– Тэбя не похоронили. Выпотрошили, изъяли все органы, держат в соляном растворе в здании на Красной площади. Раньше на тэбе стояли ногами, принимая парады, а в нынешнее время ты очень популярэн у турыстов. Я тоже заходыл пасматрэть. Лэжишь под стеклом в костюмчике, ваймэ. Выглядишь потрясающе симпатычно.
– (В ярости.) Я им олень, что ли, делать из меня чучело? Проклятые капиталисты!
– (Тихо так.) Ильич, прости… это я распорядылся тэбя в мумию превратить. Панимаешь, думал, так многозначительнее. Сакральное поклонение, весь ты такой красавчик, э-э-э. Но я не знал последствий. Выяснилось, ты многим нравишься как мумия за стеклом, словно в зоопарке, и за просмотр дэнег не берут.
– (Уставшим, опустошённым тоном.) Коба, ты говно.
– Возможно. Но ты бы пасматрэл, какой Мавзолей я тебе отгрохал! А памятники! А изображения на деньгах! А «юные ленинцы»! Я выполнял все твои завэты… То есть, я понимаю, что ты мне ничего не завэщал, но я же в лепёшку расшибался…
