Я низко присела в реверансе перед женщиной, которая, на мой взгляд, ужасно стеснялась всех тех слов, которые говорил о ней герцог Альбино. Метресса Сюзанна была низенькой толстушкой с огненно-рыжими волосами, заплетенными в две толстые косы и уложенные венцом на голове. Платье на ней было густо-винного цвета, а единственным его украшением был парчовый широкий пояс, к коему крепилось кольцо с огромным количеством ключей. Лицо экономиссы было такое простодушное и незатейливое, что напоминало по простоте своей лист подорожника. Глаза, правда, были цепкие, она вмиг окинула меня с головы до ног испытующим взором, но суть этого взора я поняла: не враг ли я замку, герцогу и всему человечеству. Если замок был стихотворением, то метресса Сюзанна, пожалуй, играла роль заголовка.
— Люция, добро пожаловать в замок, — мягким голосом сказала метресса Сюзанна. — Тебе здесь понравится, и когда герцог не слышит, ты можешь называть меня просто Сьюзи.
— Нет, метресса, я не могу, — честно сказала я, ибо эта женщина вызвала во мне восторг, словно была пряничной феей. — Но я надеюсь на вашу дружбу и приложу для этого все усилия.
— Отлично, — улыбнулась Сюзанна. — И первый шаг на этом пути — смена твоего гардероба. Людей, которые раньше тебя одевали, надо, надо…
— Закидать дохлыми лягушками? — подсказала я.
— Да! — Сюзанна хлопнула в ладоши. — И вареным луком!
Мы тихонько рассмеялись, и тут я вспомнила про герцога.
— Ваша светлость…
— Продолжайте, продолжайте, — махнул он рукой. — Кажется, у госпожи экономиссы появилась еще одна подруга по чаепитиям со сдобой.
— Совершенно верно, ваша светлость, — Сюзанна присела в поклоне. — Могу ли я забрать Люцию и идти обустраивать ее покои?
— Нет, погодите. Я не вижу виновницы торжества. Где моя дочь?
— Фигаро пошел в ее покои десять минут назад, но… Вот и он.
Домоправитель с постным лицом и странным именем Фигаро подошел к герцогу и развел руками:
— Ваша светлость, покои молодой герцогини заперты, на стук никто не отзывался. Возможно, Оливия уединилась в библиотеке или оранжерее, я немедленно отправлюсь туда…
И тут мы все услышали вой.
Нет, вой — это не точное обозначение той какофонии звуков, которую производил незримый оркестр. Нет, уже зримый: мы подняли головы и увидели, как по галерее к центральной лестнице мерно вышагивают люди в каких-то черных хламидах с капюшонами. В руках у них были скрипки, лютни, цимбалы, флейты, с помощью которых они неистово завывали, скрипели, звенели, гудели и брякали.
— Это что еще такое? — грозно сдвинул брови герцог, но затем я увидела, как его лицо стало обреченно-печальным: он понял, что это — проказливый замысел его дочери. Ну, ее счастье, что она имеет столь терпеливого отца, будь я на его месте, она бы неделю кушала стоя, а вся замковая крапива пошла известно в какое дело!
«Музыканты» по широкой лестнице спустились в холл и выстроились напротив нас. И тут они совершенно слаженно, с чувством и талантом принялись играть погребальный гимн «О меа лакрима». Понятно, что все это часть проказливой затеи, и нам следует лишь созерцать и развлекаться, но я не любила этот пронзительный гимн, мне стало не по себе.
Внезапно две половины одного гобелена разъехались в стороны, как створки дверей, глазам нашим предстали полуосвещенный коридор и процессия, двигающаяся в зал. Впереди шел юноша в церковном стихаре и нес зажженную свечу. Далее двигался «священник» с кадильницей на цепочке, помахивающий ею из стороны в сторону, так что все наполнилось густым ароматом благовоний. Затем шествовали шесть носильщиков, несших гроб. Замыкали шествие два подростка, выряженные монахами и тащившие два табурета.
Процессия остановилась в центре зала. «Монахи» поставили табуреты, и на них водрузили гроб. Меня передернуло. Он был доверху заполнен бутонами белых роз, так что не было ясно, кто лежит под ними. Но я-то уж не сомневалась, что всю эту отвратительную причуду придумала и воплотила в жизнь Оливия Монтессори! И это изнеженное дитя, которому нужна компаньонка?! Да ей дрын хороший нужен и десяток-другой розог, вымоченных в соленом кипятке!
Меж тем безобразие продолжалось. «Священник», размахивая кадильницей, заговорил громким и гнусавым голосом:
— Возлюбленные об Исцелителе братья и сестры!
— Амен! — пропел хор.
— Скорбный час собрал нас у гроба неподражаемейшей сестры нашей герцогини Оливии Монтессори, покинувшей сию юдоль скорби во цвете лет!
— Амен!
— Покойную сестру нашу отличали высокие добродетели, вороватые руки, тощий зад, косые глаза и кривые ноги, что, как мы знаем, является особым даром благодати Исцелителя нашего.
— Амен!
— Восплачем же и возрыдаем!
— Возрыдаем! Ой возрыдаем!
— Амен!
Кощунники плакали и тряслись в экстазе скорби у гроба минут пять-шесть. Ни герцог, ни кто-либо из его окружения в это время себя никак не проявили. Наконец запал лицедеев иссяк, они остановились, притихли и стали бросать в сторону герцога нервные и испуганные взгляды. Ой, какая порка предстоит! Всем поркам порка!
В зале воцарилась полная тишина. Молчали зрители, молчали актеры, покусывая губы. Пауза была настолько гнетущей, что хотелось разбить тарелку, но хоть как-то исправить положение.
И тут гроб взорвался розами. Я, конечно, преувеличиваю, говоря так, но в тот момент это выглядело сильно. Я даже подпрыгнула от испуга.
В гробу сидела девушка. Определенно. Она была абсолютно лысая, в ушах имела по нескольку серег. Глаза у нее были густо обведены черной тушью, да и губы выглядели так, словно она золу ела. Одета она была в белую мужскую сорочку и много-много цепей и цепочек — на шее, запястьях, даже локтях. Девушка посмотрела на всех исподлобья и прорычала:
— Почему никто не приветствует герцогиню Оливию Монтессори?!
Ответом была тишина. Все ждали слова хозяина, и оно прозвучало:
— Здесь нет герцогини Оливии Монтессори, а есть глупое, вздорное, наглое и бесстыдное существо, коему я, как герцог замка, назначаю наказание в виде комнатной порки розгами.
Ох, я как в воду глядела! Я моментально чую, когда дело пахнет поркой!
— Что?! — ахнула Оливия, мгновенно теряя боевой запал. — Я же просто пошутила! Я развлекалась!
— Некоторые шутки наказуемы, а если слух о них дойдет до Святого престола, наказуемы дыбой, костром и колесованием. Оливия, вы, как изобретательница всего этого безобразия, получите пятнадцать ударов солеными розгами. Остальные участники — по десять.
— Но почему мне больше? — с лысой девицы слетела всякая спесь, и сейчас я видела просто глупенькую, заигравшуюся, капризную девчонку.
— Вы зачинщица, Оливия. Однако я проявил к вам милосердие — вас будут пороть в комнате, тогда как все остальные будут выпороты во дворе замка в присутствии челяди. Каким образом вашей бесстыдной банде удалось раздобыть священные предметы и облачения?
