— Ах, — в ужасе выдохнуло все благочестивое дамское общество и попыталось устроить групповой обморок.
— Спокойно! — рявкнула я. — Я не облысела, а побрилась, специально ко дню приезда Его Высокоблагочестия! Вы, индюшки, разве не знаете, что такое молитвенная жертва?
— А? — выпялились родовитые индюшки в роскошных перьях (платьях).
— Моя госпожа Оливия и я добровольно лишили себя главного украшения женщины, чтобы показать Его Высокоблагочестию, как мало мы ценим все мирское и как велики наши молитвенное рвение и желание совершенствоваться. Вы что, не знаете, как мы любим Его Высокоблагочестие?
— Мы все любим Его Высокоблагочестие, да, да, — загомонили индюшки, ну ладно, дамы.
— А я все равно сильней всех люблю Его Высокоблагочестие, — тихо пискнула какая-то сухопарая куропатка в уголке.
— Так вот! — я воздела руки, как заправский оратор. — Разве не учит нас святой теодитор, что мирские красота и блага ничтожны перед красотой истинной веры?! И истинная последовательница святой юстиции своим внешним видом должна побуждать мужчину не к соблазну, а к молитвенному рвению!
Оливия за моей спиной чуть ли не костыли грызла, чтобы не заржать во весь голос.
— Сестры мои!.. — разогналась было я, но тут Фигаро бесцеремонно пихнул меня острым локтем в бок и произнес самые правильные слова:
— Кушать подано!
Все, кроме нас с Оливией, забыли о высоком и ринулись к столу, где уже призывно пахли чаши с салатом оливье, копченый лосось, омлеты с зеленью и дыни во льду.
— Девочка, ты рехнулась? — спросил меня Фигаро. — Ты что тут проповедовать взялась? Герцогиня, перестаньте ржать, как боцман на тараканьих бегах. Ладно, вы обе дурака валяете, но если это будет заразно… У нас такая встреча на носу!
— Фигаро, не бойтесь, они уже обо всем забыли, — ухмыльнулась я. — Зато как я смотрюсь со своей госпожой!
— Два сапога пара, — кивнул Фигаро. — И не вздумайте на встречу с теодитором облачиться в лосины. Женщина не должна носить мужскую одежду — за это сразу колесование. Чтоб обе завтра утром были в платьях! И геннинах!
— Но, Фигаро…
— Иначе я за себя не отвечаю! — благородный дворецкий произнес это таким тоном, что я серьезно заопасалась за свою жизнь.
Мы с герцогиней вздохнули и сели завтракать. Еле уцепили себе миску оливье и омлет.
После завтрака все высокородные дамы отправились готовиться к завтрашнему торжеству. По замку туда-сюда засновали служанки и камеристки, нагруженные платьями, шалями, шкатулками с украшениями, духами и прочими вещами, составляющими смысл жизни женщины.
— Какая суетность! — чопорно молвила моя экселенса и тут же расхохоталась. — Пойдем во двор, кому-нибудь понадоедаем. Кстати, где Себастьяно? И муравьи? Тебе нигде не попадался хороший муравейник? Или приличных размеров осиное гнездо?
Во дворе замка нас встретили без особой любезности. Тут безжалостно выметалась последняя пыль, натирались до блеска последние медные ручки и мраморные колонны; слышна была ругань рабочих, вешавших фамильную орифламму, словом, не та обстановка, чтоб оттачивать остроумие. Из оранжереи нас тоже попер главный садовник, который вместе с княжной Марысей обирал увядшие бутоны и листья, а заодно развешивал среди ветвей экзотических деревьев маленькие стеклянные копии Святой Мензурки и Благословенного Градусника, наполненные благовонными маслами.
— Все такие деловые, — развела руками Оливия. — Одни мы болтаемся, как шуты на похоронах. Куда податься? Не в комнатах же сидеть и мух давить?
— Слушай, экселенса, — мне пришла в голову идея. — Я ни разу не была в картинной галерее твоего отца. Думаю, о ней все забыли; кому придет в голову ходить по картинным галереям в такое время, и мешать мы там никому не будем. А?
— Давай, — кивнула экселенса. — Я там, кстати, несколько лет не была.
Двери в галерею были не заперты.
— Неужели и там уборка? — прошипела Оливия, но нет.
Мы вошли и увидели огромное помещение, залитое солнечным светом, бьющим в громадные окна. Стены и сводчатые колонны были увешаны картинами. Мы принялись бродить от одной к другой, как вдруг…
Я замерла перед большой картиной. На ней был изображен герцог Альбино, более молодой и улыбчивый, чем сейчас. Он сидел в резном кресле и держал на руках маленькую девочку, чье личико почти было скрыто очаровательными белыми кудряшками. Рядом с креслом стоял высокий худой человек в глухом черном плаще.
— Я никогда не видела этой картины, — сказала Оливия.
Глава одиннадцатая
Встреча Особо Важной Особы — 3, или Наконец-то!
Чем дольше ждешь, тем больше оснований не дождаться.
Или дождаться чего-нибудь не того.
Из проповедей Его Высокоблагочестия, т. 22
Я никогда не видела этой картины, — повторила Оливия.
— Верю, — сказала я. — Маленькая белокурая девочка на ней — это ты?
— Я не знаю, — Оливия почему-то перешла на шепот. — С меня никогда не писали портретов. И насколько я помню, я не была белокурой.
— Ну, такая малышка могла этого и не запомнить… Сколько здесь тебе лет? Не больше полутора, по-моему…
— Но в то время отец был в военном походе, Десятилетняя война. Отец здесь очень, очень молод… Его почти не узнать.
— Если б твоя мать была жива, она тоже оказалась бы на картине. А тут какой-то мрачный мужик в плаще вроде тех, которые столетья назад носили Чистильщики Чумы. Да он и похож на Чистильщика! Только маски нет.
— Я ничего не понимаю…
— А в галерее есть портреты твоей матери? Другие портреты отца?
— Я не помню… Не уверена.
Мы принялись осматривать все картины. Портретов имелось много, но все это, судя по подписям, были давние предки Оливии, чуть ли не все родословное древо Монтессори.
— Вот, — остановилась Оливия.
Этот портрет герцога Альбино был, видимо, написан не так давно — герцог уже не улыбался, глаза его были холодны и лицо надменно. И шрам. Тот, которым низость герцога пометил благородный Фигаро. На портрете великий поэт всех времен стоял, опершись на бюро, где лежали свитки бумаги и перья. Одежду герцога составлял черный глухой плащ.
— Какой это год? Должна быть подпись…
Но у картины не было подписи. Как и у той — с белокурой девочкой.
— Знаешь, здесь что-то не так, — молвила Оливия. — У меня нюх на грязные семейные тайны. Что-то гадкое случилось в роде Монтессори, что-то, о чем все молчат.
— Давай спросим у Фигаро про эти картины.
— Нет, — отрезала Оливия. — Ему сейчас не до того. Разберемся сами. Родовые книги герцогства Монтессори должны быть в библиотеке. Мы посмотрим их, вообще все, что связано с моим родом. Никто и не заметит, где мы пропадаем, все будут толпиться около теодитора, и кто знает, может, мы что-нибудь нароем… Кстати, ты заметила? Девочка на портрете не выглядит так, словно у нее изуродован позвоночник.
