— У тебя в речи опять появились слова-паразиты?
— Кстати, о паразитах. Давно мы с тобой не имели счастья лицезреть милейшего и прекраснейшего Себастьяно! Где же это он шляется? В каком углу замка милуется со своей туфелькой? Пойдем поищем. Все равно делать нечего, а моя природная злоба и коварство многих поколений герцогов Монтессори требуют выхода. Ни отравить тебе никого, ни прирезать в темном углу… Я слишком правильно живу, и это ужасно скучно…
И мы отправились блуждать по замку в поисках Себастьяно Монтаньи, дабы морально терзать его и калечить.
Как ни странно это прозвучит, но Себастьяно оказался в зале для рукоделий, среди многочисленных огромных станков, на которых были растянуты начатые гобелены.
Себастьяно сидел в нише высокого окна, похудевший и печальный, ни дать ни взять — герой романтической баллады. Свой бледный лик он обратил к пустынным просторам, расстилавшимся за окном. Просторы не обещали ничего хорошего — осень, чай, на исходе, так что едва хлопнула за нами дверь, мученик стеклянной туфельки воззрился на нас.
— Себастьянчик, — радостно помахала рукой я. — А это мы!
— О-о, — испустил обреченный вздох Себастьяно.
— А ты кого ждал? — Оливия уже раздула мехи своего кровного коварства. — Ты свою босоножку ждал? Романтическую возлюбленную? Чтобы туфлю ей вручить?
— Да, вместе со своим исстрадавшимся сердцем, — мрачно сказал Себастьяно. — А тут вы. Чего вам от меня надо, кровопускательницы?
— Мы соскучились по хорошему обществу, — сказала Оливия и уселась напротив окна. Я встала за ее спиной, изображая истинную компаньонку. К тому же я держала костыли Оливии. А то она часто стала их забывать и вскакивала с места безо всякой опоры, а при ее болезни это вредно. Совсем себя не бережет. — А покажи нам свою туфельку!
— Зачем? — нахмурился Себастьяно.
— Просто посмотреть. Интересно же. Форма жизни для нас неизвестная.
— Знаю я вас, чего вы хотите! — Себастьяно стиснул кулаки. — Вас святая юстиция подослала — это они все время следят за тем, как бы на Планете не появился кто-нибудь, кроме инсектоидов и людей! И животных! Они меня сразу в ереси обвинят и в колдовстве, а ничего такого нет! Сожгут на костре, а туфельку уничтожат! А она такая… такая… Она ведь все понимает, только по-нашему не говорит…
— А по-какому говорит? — немедленно встрепенулась Оливия, как гончая при звуке охотничьего рожка.
Себастьяно скрестил руки на груди и мрачно набычился, давая понять нам, что за туфельку стоять будет насмерть.
— Себастьянчик, ты дурак, извини, — сказала я. — Где святая юстиция и где мы? Да чтоб мы еще были стукачками! За одно такое обвинение тебя надо вызвать на дуэль и как следует натрепать по ушам! Разве ты не знаешь, что мы состоим в Сопротивлении?
— В каком Сопротивлении? — Себастьянчик разинул рот. Оливия, кажется, тоже. Странно, что ее до сих пор удивляют финты моей безграничной фантазии. Могла бы уже привыкнуть.
— В каком, в каком, — таинственно понизила голос я. — В каком сопротивляются.
— Ой, — тихо сказал Себастьяно и сделал большие глаза. — Ну вы, девчонки, даете…
— Да, — гордо сказала я. — Ты думаешь, этого священного Жука вместе со своими жужжащими приспешниками просто так взяло и ветром сдуло? Этот ветер не простой! Это ветер перемен, Себастьянчик! Впрочем, я даже не знаю, следует ли посвящать тебя в такие опасные дела… На нас-то уже пробы ставить негде, а ты существо нежное… Любовь у тебя, опять же…
— Я — потомственный кавальери! — напыжился Себастьяно. — И все, что вы доверите мне, умрет вместе со мной!
— Никому ничего не выболтаешь?
— Могила!
— Ну, слушай. У Сопротивления есть тайный знак — перечеркнутое изображение жука. Где увидишь, знай: там побывали наши.
— Наши! — кивнул Себастьяно.
— Еще есть пароль: «Смена всех!» — и отзыв: «Даешь молодежь!» Запомнил?
— Ага!
— Вот видишь, теперь ты с нами. Мы тебя как-нибудь познакомим с руководством. Кстати, знай: Фигаро — не тот, за кого себя выдает.
— Шпион святой юстиции?!
— Наоборот. Он — наша связь с Центром. Если у тебя есть сообщение в Центр, а нас с Оливией уже схватили и пытают, просто подойди к Фигаро и тихо ему скажи: «Примите сообщение». Он примет и передаст куда надо.
— Ух ты! Обалдеть! Ну, девчонки! Не соскучишься с вами! Ладно. Раз мы в одной лодке, так и быть…
И Себастьяно достал из-за пазухи стеклянную туфельку. Оказывается, за пазухой ценные вещи носят не только женщины.
— Вот она, моя хорошая, — ласково сказал Себастьяно. — Вы можете ее погладить, только нежно и осторожно. Тогда она станет какого-нибудь цвета и, может быть, даже заговорит…
— Ну, здравствуй, туфелька, — с максимальной нежностью в голосе сказала я. — Как поживаешь? Не скучно тебе все время сидеть за пазухой у Себастьяно?
Я погладила стеклянный бантик и увидела, что туфелька из прозрачной стала бледно-розовой.
— Каблучок ей почеши, — посоветовала Оливия. — Ей понравится.
— Оливия, с проявлениями иномирной органической жизни нужно быть терпимыми и ласковыми. У-тю-тю, какая у нас туфелька, какая вся розо… зелененькая, то есть синенькая, э-э-э, желтая в белый горошек. Ну, расскажи нам, туфелька, где была, расскажи-ка, милая, как, э-э, дела?
— Рамбатон, — мелодично сказала туфелька. — пум рабутап.
— Ага, — медленно кивнула я. — Понятно-понятно.
— Цырлах! — туфелька взвизгнула так, что все мы вздрогнули. — Чипирла бут рамбатон бурлам-бурлам!
— Святая Мензурка, ужас-то какой, — подала голос Оливия. — Чего она стала вся такая черно-фиолетовая? И в желтую полоску?! Она не взорвется? Давайте смываться, а?
— Цырлах! — рявкнула туфелька, и это явно прозвучало как «Всем оставаться на своих местах!». — Кондроцупо румбутан бут чипирла, у, у…
— Она же плачет! — поняла я. — Она разлучена со своей парой, и поэтому… Слушай, у меня идея!
— Ну, — и Оливия, и Себастьяно-подкаблучник глянули на меня с большим интересом.
— Думаю, что мой прибор, — я сняла с шеи мешочек и достала белый кубик. — Сможет распознать этот язык и перевести нам, что говорит туфля.
— Что это такое? — Себастьяно потрясенно глядел на анапестон.
— Новейшая разработка нездешних ученых, — небрежно сказала я. — Не спрашивай, как он у меня оказался, это жуткая тайна. Ну что ж, попробуем перевести. О’кей, анапестон!
— Готов к эксплуатации, — отозвался кубик. — Какие будут задания, Люция Веронезе?
— Анапестон, ты сколько языков знаешь?
— Назвать точное число? И живых и мертвых? Пространственных и подпространственных?
