— Именно, — уверенно подтверждаю я.
— А где эти люди? — спрашивает кто-то.
— В том-то и дело. Эти кости очень-очень старые. Из той эпохи, когда не было европейцев, не было племен, не было человеческого языка. Ученые думают, что эти павианолюди — прапрапрадеды людей и павианов.
Все некоторое время сидят в раздумьях, осмысливая сказанное. Старшие выковыривают из зубов козьи хрящи. Кто-то шикает на собаку, кто-то сплевывает.
— Да ладно, ты просто заливаешь, — говорит мне один из старших.
— Нет, нет, все правда.
— А копья у них были? — спрашивает Соирова.
— Нет, были небольшие камни, которыми можно быть что-то выкапывать или бить. [Ну ладно, тут я слегка полирую палеонтологические свидетельства.]
— А хвосты были?
— Нет.
— А одежду они носили?
— Неизвестно. Одежда за такое время не сохранилась бы. Но ученые считают, что одежду еще не носили.
Все снова замолкают в раздумьях.
— А башмаки и часы у них были? — спрашивает парнишка помоложе. Старшие хихикают; парень понимает, что сморозил глупость, и смущается. (В тот год башмаки и наручные часы здесь вошли в моду: башмаки носят на бедре, привязанными к поясу, в них прячут всякие мелкие предметы, часы тоже носят отнюдь не для того, чтобы следить за временем.)
Все молчат, проходит еще несколько минут.
— Они были масаи? — задает Соирова вопрос, который наверняка не дает покоя и остальным.
— Возможно, но никто точно не знает, — отвечаю я.
Снова задумчивое молчание, очередная порция козлятины. Главное блюдо — пудинг из коагулированной крови — идет по кругу, я отказываюсь. Мне интересно, что думают остальные. Наконец Соирова после некоторого размышления говорит:
— Знаешь, сейчас я умею определять время, говорить на суахили и обращаться с деньгами, а мой дед ничего такого не умел. Люди всегда учатся чему-то новому. Может быть, когда-то совсем давно те люди были масаи, но они еще не умели быть людьми.
Такой ответ, по-видимому, устраивает всех, и вскоре нас с Соировой уже забрасывают вопросами о двухэтажных домах в Найроби и Мерике: когда в верхней деревне коровы мочатся, то попадает ли моча на головы тем, кто внизу?
11. Зоология и национальная безопасность. История одной волосатой гиены
Тот период моей жизни в стаде ознаменовался не только дружбой с Ричардом и Хадсоном, но и общением с Лоуренсом Гиенским, с которым я наконец свел более тесное знакомство. Полевым биологам обычно свойственно быть немытыми и неодомашненными — Лоуренс по обоим параметрам обставил бы любого, кого я видел за всю жизнь. Детство Лоуренс Гиенский провел среди ящериц и змей в калифорнийских пустынях, потом годами жил в одиночку, изучая лис на Алеутских островах, позже гонялся за каким-то видом птиц по пустошам северной Шотландии и наконец приехал в Кению, где и стал Лоуренсом Гиенским. В первый год работы с павианами я к нему почти не приближался — он наводил на меня страх. Огромный, массивный, он имел привычку надолго уединяться в палатке и громовым голосом выводить ужасающие рулады шотландских заупокойных песнопений. Еще больше настораживало в нем то, что в смятении или раздражении он неосознанно норовил выставить подбородок и густую черную бороду в сторону надоедливого самца — любой приматолог мгновенно распознает в этом явную демонстрацию доминирования.
В тот первый год подбородок в мой адрес он поднимал довольно часто. На следующий год мы оба перебрались вниз, на равнины, и мало-помалу начали общаться. Главной поворотной точкой стал тот день, когда Лоуренс совершил важное открытие. Шла эпоха царствования Саула, самый разгар нашествия антилоп гну, удушающий зной. Я сижу в лагере, не поднимая глаз, окруженный тучей фыркающих буйных антилоп, которые сопят, всхрапывают и повсюду какают, наверное, уже тысячу дней они толпятся вокруг, фыркают, всхрапывают и покрывают все пометом. Вдруг в лагерь врывается Лоуренсов лендровер, из которого вылезает Лоуренс и направляется ко мне. «Эй, — говорит он, — приходило ли тебе в голову, что "навоз гну" (gnu dung) — это палиндром?» Нет, не приходило. Лед тронулся. В последующие двадцать лет он учил меня распевать шотландские народные песни, тщетно пытался хоть слегка развеять мое невежество насчет автомобильных двигателей и подставлял мне плечо, когда я маялся из-за малярии, провалившихся экспериментов или тоски по дому. Всю жизнь с тех пор он заменяет мне старшего брата, и ему это прекрасно удается.
Вдобавок ко всему Лоуренс научил меня любить гиен. Сам он любит их страстно — и это хорошо, поскольку у гиен каждый сторонник на весь золота.
Гиены не относятся ни к псовым, ни к кошачьим, у них красивые печальные глаза, влажный нос и челюсти, способные в мгновение отгрызть вам руку. И еще у них незаслуженно дурная репутация. Мы ведь отлично все знаем про гиен: рассвет в саванне, чья-то бездыханная туша, обгладывающий ее лев и рядом вещающий в кадре Марлин Перкинс
[6] с руками по локоть в запекшейся крови. И пока старина Марлин распинается насчет благородства льва и его искусства завалить жертву, этот хваленый царь зверей, по обыкновению полускрытый под облепившими его мухами, беспрестанно жует чьи-то внутренности, а когда камера временами отрывается от этой живописной картины плотоядения и дает панораму — тут-то мы и видим гиен: трусливые, грязные, жалкие, ущербные и никчемные, они боязливо маячат поодаль, пытаясь урвать кусок мяса. Марлин тем самым чуть ли не открыто призывает нас заклеймить гиен позором, ведь эти недостойные твари питаются падалью. Я до сих пор не понимаю, с чего нам так превозносить хищников и так принижать падальщиков, если большинство из нас портит себе артерии пожиранием туш убитых кем-то животных, но такова уж сила предубеждния. Львам достается львиная доля славы, а гиенам никто никогда не предлагал порычать на заставке киностудии Metro-Goldwyn-Mayer.
Однако и здесь не обошлось без революций. Поскольку для государственной обороны США необходимо стрелять в людей не только днем, но и по ночам, то военные изобрели хитроумные очки ночного видения с фотонными усилителями и инфракрасным наведением. Когда армию в очередной раз укомплектовали моделями последнего на тот момент поколения, она решила передать часть старых приборов зоологам. Так в карниворологии — науке о хищных животных — произошла революция: теперь ученые могли наблюдать за животными в ночной темноте.
И тут-то гиены взяли реванш. Выяснилось, что они отличные охотники, действующие стаями и способные добыть зверя вдесятеро крупнее себя. Среди крупных хищников они входят в число тех, у кого наибольшее число удачных охот. А знаете, у кого одно из наименьших? У львов. Они большие, заметные, относительно медленные. Им проще следить за гепардами и гиенами и отбирать у них добычу. Вот почему гиены, маячащие в кадре на рассвете, такие осунувшиеся и нефотогеничные: они только что всю ночь добывали жертву — и кому она досталась на завтрак?
