К вечеру я добрался до гостевого дома г-жи Р. на окраине города — там старая полька сдавала транзитным путешественникам койку, угол или место во дворе под палатку. С момента нашей последней встречи прошел год, и обычно меня встречали там с распростертыми объятиями. Теперь же я чувствовал себя так, будто мне первому удалось тайком пронести продукты в варшавское гетто. С самого начала переворота сюда никто новый не просачивался, а все обитатели уже который день отсиживались внутри, мирились с затемнением и спали на полу, чтобы не задело пулей. Я как пришелец из внешнего мира доставил им сведения о происходящем по соседству, чего не могла сделать государственная радиостанция, которая, снова оказавшись в руках правительства, лила в эфир какую угодно чушь — старые викторины, музыку кантри, — только не достоверные новости. Все были уставшие, измотанные и голодные, учитывая истощившиеся припасы и острую нехватку еды. Я вез с собой мамино печенье. Мы с г-жой Р., Стефаном и Богданом — двумя поляками, которые останавливались в этом пансионе из года в год, — примостились в углу. Я разделил печенье, г-жа Р. достала припрятанную бутылку содовой, братья тоже внесли что-то от себя. Еда привела их в экстаз, и меня тоже — было что-то восхитительно стоическое в том, чтобы делиться крохами при свете свечей под звуки выстрелов.
Укладываясь спать, я все еще воспринимал происходящее как увлекательное приключение. Все неприятное удавалось объяснить: да, расправа над индийцами ужасна, но могло ли быть иначе, если в этой стране их ловко пристроили на роль козлов отпущения? Два швейцарских путешественника из числа постояльцев г-жи Р., которых накануне избили солдаты, просто неправильно себя повели и нарвались сами. Один был крупный, мускулистый и по крайней мере, на мой взгляд, неприлично белый, поэтому наверняка военных спровоцировал. У обоих были недружелюбные хмурые лица, и это тоже вряд ли их спасало. Ни один не говорил ни на суахили, ни на английском — так что заговорить кому-то зубы, угодив в переплет, они заведомо не могли. Мне беспокоиться было не о чем.
На следующий день оставалось кое-что доделать — и все, можно убираться из города. У меня имелась машина, я запасся продуктами на ближайшие несколько недель, забрал со склада свое оборудование для лагеря. Заехал зарегистрироваться в департамент по делам заповедников. Он располагался милях в десяти от города, у въезда в Национальный парк Найроби. Парк был закрыт из-за беспорядков. С ним граничила главная военно-воздушная база, и, когда армия пошла на штурм, многие повстанцы-летчики перелезли через забор и теперь скрывались в парке, вооруженные и паникующие. Подстрелили нескольких животных — то ли в пищу, то ли вымещая на них отчаяние. Вдобавок они подстерегли отряд охранников и сбежали в их одежде: были найдены раздетые трупы. Парковый персонал по понятным причинам был в ужасе, и я выразил сочувствие.
На обратном пути я миновал несколько КПП. Военные выискивали беглых повстанцев и спекулянтов, не упускающих случая нагрести припасов. А еще они показывали силу, измывались, грабили и сводили личные счеты. Первые два блокпоста я проехал благополучно, приветствуя военных натужной заискивающей улыбкой.
На третьем, у дальнего поворота, трое солдат махнули мне автоматами, приказывая съехать на обочину. Я достал паспорт и разрешение на исследования. Заготовил улыбку. Оптимальная тактика преодоления КПП в моем представлении выглядела так: радостно поздороваться на суахили, как-дела-как-настроение, привычный обмен любезностями, занимающий здесь первые пять минут разговора с любым встречным, забросать вопросами о недавних подвигах, петь дифирамбы об их трудной и важной задаче по спасению страны, сиять, восторженно хлопать глазами, изображать безмятежность и, главное, не умолкать.
Я улыбнулся приближающимся солдатам.
«Бвана, у тебя проблема, это очень плохо, у тебя проблема, бвана, большая проблема», — затянул первый.
Я хотел ответить «Как-дела-как-настроение, ребята? Никаких проблем» на своем крутейшем сленговом суахили. На «как-дела» первый солдат приложил меня спиной об дверь машины. Я попробовал «как-настроение» — он приложил меня посильнее. Теперь они обступили меня втроем. От них несло перегаром.
Дышал я уже с трудом, но все-таки попытался выдавить беззаботное «никаких проблем». После первого же слога меня несколько раз приложили об дверь. Первый солдат навалился мне на грудь. Второй держал за ворот и бил головой о стекло. Внезапно я ощутил, что моя голова повреждена.
Тот, который сжимал мое горло, оскалился — нарочито медленно, с усилием растягивая губы. До меня дошло, что он ухмыляется, и в приступе идиотизма я решил: «О, вот к нему-то и надо обращаться».
Собираясь с мыслями, я повернул голову и озарил его солнечной улыбкой. Кажется, даже радостно засмеялся, демонстрируя, что я спокоен и расслаблен и им тоже можно расслабиться. Все еще скалясь, солдат с силой двинул меня в живот.
Что-то сбилось у меня в ощущениях. Живот скрутило узлом, но та же боль почему-то разливалась и в голове. Голову мучительно распирало. Подкатывала рвота, я никак не мог глотнуть воздуха. Меня снова двинули в живот. А может, это отдавался эхом первый удар. Все было как в тумане.
И вдруг туман рассеялся. Один из солдат прижимал нож к моему горлу. Под тот же речитатив: «У тебя проблема, бвана, это очень плохо, у тебя большая проблема».
«Осторожнее с этой штукой. Осторожнее», — вертелось в голове. Нож прижимался к горлу. Я не говорил ни слова, только переводил взгляд с одного на другого. Они тоже застыли.
С меня сорвали часы, я почувствовал, как лопнул ремешок. Над ухом прогремело: «Теперь у тебя нет проблем, бвана». Резкий хохот, нож исчез. И тогда один из них ударом в висок уложил меня на землю. Они уже удалялись, рассматривая часы на ходу.
Я поднялся на ноги, оглушенный. Что делать? Бежать? Один из них раздраженно махнул рукой, показывая на машину: «Катись отсюда!»
Проводили меня улюлюканьем. С тех пор у меня даже мысли не возникало, что я сумею заговорить зубы кому угодно.
13. Голоса не вовремя
Прелесть общения с представителями совершенно иного мира заключается еще и в возможности наблюдать такое, чего дома заведомо не встретишь: особенно лихо закрученный шрамированный узор; плошку свежей коровьей крови — пей не хочу; изрядно помятого смельчака, вернувшегося после стычки со львом, притом что льву повезло еще меньше.
Однако бывало и наоборот: вдруг я сталкивался с чем-то точь-в-точь таким, как дома. И тогда вся прелесть состояла в абсолютно новом объяснении феномена.
Подобное я наблюдал, когда помогавший мне от случая к случаю Хадсон заехал к нам на обратном пути с другого проекта по исследованию павианов, где тогда работал, и мы решили съездить на полдня в его деревню к западу от заповедника. И вот, когда мы мирно беседовали со стариками, наши послеполуденные посиделки прервало загадочное явление из буша. Пожилой, заторможенный, небритый, щетина торчит клочьями, отсутствующий взгляд. Ноги голые, пальцы скрюченные, на бедрах заплесневелая попонка, из-под которой торчит срам. Слюна изо рта, и, судя по всему, сплошная вата в голове. Остальные смотрели на него как на само собой разумеющееся, с безразличием, с каким здесь обычно смотрят на деревенских дурачков. Беседа возобновилась, пришедший постоял, что-то время от времени бормоча себе под нос, а потом удалился туда, откуда пришел.
