Что будет, если число вариантов увеличить до бесконечности? Мы получим количественный переход от сплетен к свободной речи. Когда вы сплетничаете, вы всё-таки делаете поправку на собеседников. Вдоволь посплетничать можно только об общих знакомых, которые имеют для всех собеседников примерно равное социальное значение. Плюс ограничение на актуальность — вам не удастся выдать воспоминания детства за свежую сплетню. Все эти ограничения снимаются, если у вас единственный слушатель, да и тот — психоаналитик. Для вашего бессознательного психоаналитик может играть роль любого собеседника из любого периода вашей жизни. И тогда от любой мысли, любого высказывания вы можете перескочить на любую всплывшую ассоциацию. Это и есть свободная речь.
Чем-то придётся расплачиваться за такую бесконечность вариантов. Возрастание свободы и спонтанности ведёт к небольшому ослаблению контроля Я за ситуацией. Сверх-Я тоже страдает, чувствуя, как попирается цензура. Что же будет размыто до неузнаваемости? То, что мы назвали управляемой идентификацией с коллегами по сплетням. Теперь управление переходит от сознания к бессознательному, и объект идентификации тоже ускользает, прячется в нитях Сверх-Я, распадается на множество ценных фигур.
Всё, что может клиент теперь, — это бессознательно распознать в аналитике кого-то из своих старых знакомых. Или спроецировать эмоцию из прошлого. Или встроить аналитика в сложную фантазию. Или всё сразу. Как говорил одному нашему коллеге его клиент: «Вы вот думаете, что Вы для меня заменяете мать, но это не совсем так. Вы и мать, и бабушка, и бабушкина болонка». Множество всех реакций на аналитика, не управляемых сознанием, называется переносом. Или неврозом переноса. Это тот общий знаменатель, к которому сводятся все симптомы в процессе анализа. Ключевое свойство — бессознательный характер переноса. Если вы несколько лет водили клиента за нос и рассказывали ему всякую ерунду (как это делают кляйнианцы), клиент вполне сознательно будет считать вас придурком или шарлатаном. И будет прав! Четыре из пяти кляйнианцев относятся к первой группе, и только каждый пятый — ко второй.
В процессе сплетен перенос не возникает также в силу симметрии — собеседники говорят примерно в равных долях. И их роли в коммуникации равнозначны. В разговоре же с психоаналитиком симметрия нарушается. Нет, не потому, что аналитик всё время молчит — это очередной распространённый миф! Хотя иногда полезно фрустрировать клиента молчанием, к работе с психосоматикой это не относится. В следующей главе мы на примере алекситимиков покажем, как и почему игра в молчанку с психосоматическими клиентами ведёт к ухудшению ситуации.
Молчание — это вообще психическая пытка. Не потому, что многие наши соседи по планете вызывают компульсивное желание выругаться матом, а за ругань в адрес именно этих соседей могут посадить. Молчание детерминировано, когда молчите вы. Потому что вам всегда известно (иногда — бессознательно), о чем вы молчите. Молчание абсолютно стохастично, когда молчит другой. Вы никогда не знаете, о чем он молчит.
Психика не любит ни абсолютного произвола (поэтому домысливает за других), ни абсолютной определённости. Нам комфортно на холмистой низменности гауссовых случайных процессов. Там всегда есть возможность отклониться от ожиданий, но эти отклонения с большой вероятностью лежат в разумных пределах.
Проведем простой эксперимент. Быстро, вслух, громко назовите: яркий цвет, известного поэта, нелетающую птицу. Красный, Пушкин, курица — не так ли? С точностью до Лермонтова у депрессивных натур и пингвина у линуксоидов. Это маркеры нашей языковой культурной среды. Мозгу нравится давать наиболее вероятные ответы — это экономит энергию и снижает объем выдаваемой информации (см. 4.2). Если собеседник в ответ выдает какой-то совсем произвольный набор («глыба, пилить, шарики») или пускается в псевдологическое резонерство («начнем с того, что считать цветом и существуют ли цветные поэты...»), то здесь возникнут вопросы у специалистов другого профиля. Чем патологичнее субъект, тем больше деформированы вероятностные характеристики его психических процессов: они либо слишком случайны, либо слишком детерминированы.
Здоровая психика требует сочетания хаоса и порядка. Поэтому не стоит ругать себя за бесконтрольный скроллинг новостной ленты в социальной сети. Это та самая почти случайная информация. Случайная не по содержанию, так как исходная её выборка — это интересные нам сообщества и проверенные источники. Случайная по форме и порядку выдачи — один гугл разберёт, как социальные сети наводят порядок в ленте. Плюс админы в одном сообществе самые шустрые, в другом самые безграмотные, в третьем прикрепляют к тексту какие-то левые картинки и свою любимую админскую музыку.
Кстати, о социальных сетях. Лайки и репосты — тоже разновидность груминга. Но эволюция ещё не успела выработать в нас врождённую способность получать полноценное удовольствие от одобрения в виртуальной среде. Подсесть на лайки легко, да и добывать их нетрудно, но существенной психической разгрузки вы не достигнете. Это как с плацебо: пару раз поможет сэкономить на дорогом лекарстве, но от голода не спасёт. Лучше по старинке поставить ненавязчивую фоновую музыку с перемешанным трек-листом. Или медитативно измарать своими мыслями несколько страниц в блокноте. Только обязательно от руки, чтобы психика настроилась на кинестетическую мелодию.
Следующий очевидный шаг: если случайность (в речи и вообще в получении информации) доставляет нам удовольствие, то случайные процессы более архаичны и приближены к Оно. Соответственно, в пределе (пока Я не видит) наша речь вообще случайна. Вообще наше поведение, если убрать контроль сознания и психической цензуры, будет случайным — по крайней мере, для внешнего наблюдателя.
Как часто говорят о счастливом человеке, получающем удовольствие от жизни? Неизвестно, что этот чудак выкинет в следующую секунду. Это называется спонтанность. На самом деле никакой чистой случайности нет. Если активность подчинена одному-единственному представлению под названием Оно, то гипотетически можно выстроить модель этой активности, формально описать её причины и динамику. Но что там «внутри» Оно, сказать в рамках психоанализа нельзя. Для этого надо лезть в биохимию, нейрофизиологию и (не дай Бог) в психиатрию.
Поэтому, обобщая всё вышесказанное и отбрасывая мелкие детали, скажем: речь — это случайный процесс
. Любая речь, не только свободная. Просто случайные процессы тоже разные бывают. Например, любители азартных игр слышали про мартингальные процессы, где лучший способ предсказать будущее — это довериться настоящему. То есть если клиент на сеансе только и говорит, что о своей тёще, то завтра он скорее всего выберет эту же тему. Другой пример — марковские процессы, где прошлое каждый раз заслоняется настоящим так сильно, что вообще не влияет на будущее. Чем примитивнее язык, тем меньше история высказываний влияет на будущую речь.
В пределе невозможно предсказать, что сейчас клиент в режиме свободной речи, даже если он сорок минут говорил только о любимой собаке. Как он её выгуливает и покупает лечебный и очень вонючий корм. Какова вероятность, что это «дог-шоу» будет идти оставшиеся двадцать минут? Предсказать невозможно. Клиент вполне может резко замолчать на пятнадцать минут. А за пять минут до окончания сеанса глубокомысленно заметить: «Собака — тот ещё списанный со счетов кобель, стало быть пёс, а я вам про собаку говорил, стало быть про жену, та ещё конченая сука».
