Виктор Янссон занимался созданием памятников скорее вынужденно, из-за сложных денежных обстоятельств, нежели по искреннему желанию. Большинство скульптур, вышедших из-под его рук, — это чувственные женские фигуры и нежные изображения детей. Как писала Туве в книге «Дочь скульптора», отец не любил женщин. Женщины, по его мнению, были чересчур громкоголосыми, являлись в кинотеатры в слишком больших шляпах, отличались дурными манерами и вдобавок вряд ли стали бы подчиняться командам в случае войны. Только в облике статуй они становились настоящими. Единственные женщины из плоти и крови, с которыми мирился Виктор Янссон, были его жена и дочь.
Близкие люди часто становились как моделями, так и музами для творцов. Жена Виктора — Сигне, или Хам, как звали ее родные, позировала мужу, и маленькая Туве тоже. Именно ее черты запечатлел Виктор Янссон в своей работе «Голова девочки» (1920). Нежные черты и спокойное выражение высеченного из мрамора лица словно излучают мягкий свет. К работам Янссона относятся также несколько фонтанов, и как минимум на одном из них, расположенном в парке Эспланада в самом сердце Хельсинки, малышка Туве изображена в виде веселой русалочки. Дочь успела превратиться из малютки в молодую девушку, когда отец изобразил ее в своей новой скульптуре «Конвольвулюс». Convolvulus — это латинское название вьюнка, который по-фински имеет второе название, «нить жизни». Девушка, отлитая в бронзе, и правда напоминает своей гибкостью и эротизмом стремящийся ввысь вьюнок. Скульптура была установлена в центральном парке Кайсаниеми, где и находится до сих пор. В 1937 году Туве рассказывала о своих впечатлениях от позирования: «Я принимала позу вьюнка, которую показал мне отец. Шаг вперед, руки чуть подняты. Небольшой медленный шажок, пальцы ног поджаты, движение рук чуть неуверенное. Все вместе, по замыслу отца, должно было выражать пробуждение, юность».
Ссоры в отношениях отца и дочери были нередкими, но, несмотря на это, связь между Виктором и Туве никогда не прерывалась, хотя и омрачалась порой откровенной злостью друг на друга. Как у Туве, так и у ее отца имелись устойчивые политические и общественные воззрения, причем настолько различные, что часто им было абсолютно невозможно принять и понять ценности друг друга. Мать Сигне рассказывала детям, что отец был сломлен войной и что его душа навеки отмечена неизлечимыми шрамами. Когда-то беззаботный весельчак, после войны Фаффан ожесточился, стал суровым и нетерпимым. Он настолько изменился, что даже улыбка давалась ему с трудом, как и любые другие выражения чувств. Он отдалился от семьи, центром которой стала мать и сплотившиеся вокруг нее дети. И все же Туве безмерно восхищалась отцом и в творчестве полностью зависела от его суждений.
Фаффан был типичным патриотом своего времени. Как многие герои войны, он не сумел полностью вернуться к нормальной жизни и предпочитал вновь и вновь переживать и переосмысливать военное прошлое в кругу друзей, таких же ветеранов, как и он. Тяжелые воспоминания топились в безудержном веселье. Компании собирались в ресторанах, мужчины оставляли жен дома, чтобы те не мешали, и проводили ночи напролет за выпивкой и разговорами о высоких материях. Вино лилось рекой, хотя достать алкоголь во время повсеместно действовавшего жесткого сухого закона было совсем не просто.
Лучшим другом Виктора Янссона был его старый студенческий товарищ Алвар Кавен, тоже герой Гражданской войны. В юности они вместе снимали мастерскую в Париже, а позже и в Хельсинки. Мужчины сумели сохранить дружбу на протяжении всей жизни, проводя вместе и будни, и праздники. Жены художников тоже подружились; две семьи любили устраивать совместные вечеринки. Спиртные напитки во время сухого закона они производили сами, подпольно, в полном согласии с духом свободного творчества. Живописец Маркус Коллин также входил в круг друзей Фаффана и Кавена. Оба семейства, Янссоны и Коллины, начиная с 1933 года жили вместе в артистической коммуне Лаллукка, расположенной в Хельсинки, в районе Тёёлё. Живя в одном доме, художники и их близкие общались практически постоянно и с удовольствием.
Во время сухого закона в Хельсинки, как грибы после дождя, множились подпольные увеселительные заведения. С их посещением были связаны определенные риски: полиция не дремала. Поэтому вечеринки частенько устраивали в домашних условиях. Семейство Янссонов нередко приглашало гостей на ночные посиделки, которые затягивались до следующего утра. В гостях у Янссонов собирались самые известные и обласканные успехом творческие люди того времени. Еще ребенком Туве тайком наблюдала за весельем взрослых, за их «пирушками». Будучи совсем юной, она получила первые впечатления о мире искусства и о входящих в него людях, но одновременно ей пришлось узнать, что такое война и мужская агрессия. Именно эти впечатления лягут впоследствии в основу книги «Дочь скульптора», в которой есть и такие строки: «Все мужчины пируют, и они между собой товарищи, которые никогда друг друга не предают. Товарищ может говорить тебе ужасные вещи, но назавтра все будет забыто. Товарищ не прощает, он только забывает, а женщина — она все прощает, но не забывает никогда. Вот так-то! Поэтому женщинам пировать нельзя. Очень неприятно, если тебя прощают»
[1].
Автопортрет в 14 лет, уголь
В своей книге Туве возвращается к воспоминаниям детства: мать, которая перед Рождеством аккуратно вытирала пыль со статуэток в мастерской отца. Никому другому отец не разрешал этого делать. Однако в доме находились вещи более священные, нежели статуэтки: гранаты времен Гражданской войны. Они были наследием войны, настоящим фетишем Виктора Янссона. Никто не имел права вытирать с них пыль, ни за что и никогда. Военное прошлое, всплывавшее в разговорах во время пирушек, и мужская бесшабашность стали сюжетом рассказа Туве Янссон, в котором дочь предается своим детским воспоминаниям об этих вечерах. «Я люблю папины пирушки. Они могут тянуться много ночей подряд, и мне нравится просыпаться и снова засыпать, и чувствовать, как убаюкивают меня дым и музыка… После музыки начинаются воспоминания о войне. Тогда я еще немного жду под одеялом, но всегда поднимаюсь снова, когда они нападают на плетеное кресло. Папа снимает свой штык, висящий над мешками с гипсом в мастерской, все вскакивают и орут, и тогда папа нападает на плетеное кресло. Днем оно прикрыто тканым ковром, так что даже не увидишь, какое оно»
[2].
Виктор Янссон, подобно многим другим прошедшим через Гражданскую войну белофиннам, считал левые взгляды и в особенности коммунизм угрозой для отечества. Прогерманские настроения цвели в Финляндии пышным цветом, в особенности во время советско-финской войны. Янссон безоглядно верил в Германию и считал немцев освободителями и друзьями. К евреям он относился враждебно. Антисемитизм отца глубоко ранил дочь. В этом отношении она была непримирима и бескомпромиссна, «огонь и пламя», как она сама это описывала. Многие из ее ближайшего круга были евреями, например, Сам Ванни (урожденный Самуил Беспрозванный) и Ева Коникова. Виктору Янссону нелегко было смириться с тем, что его дочь в своих карикатурах, опубликованных в журнале «Гарм», резко критиковала действия Германии и Гитлера. В письмах Туве нередко жаловалась на постыдную нетерпимость отца и на его политические воззрения, от которых у дочери, по ее словам, волосы вставали дыбом.
