Сталин совершил нечто невероятное. Это следует уже из отношения к его деяниям русских крупных экономистов, политологов, юристов, философов, находившихся за границей. В 1920—1930-е годы они писали о неизбежном крахе Советской России и ее руководителя. Да и в самом СССР вряд ли было много людей из числа интеллигенции, кто думал иначе.
А как же народ? Трудился и поддерживал Сталина. Из страха? Нет, из чувства самосохранения. Не репрессии пугали, а возможность — вполне реальная — новой гражданской войны и разрушения державы. Политические свободы? Отстаивать право на партийные склоки и демагогию русский народ не привык. Буйная многопартийность была связана с периодом Гражданской войны. Однопартийность соответствовала самодержавию и была гарантом мирной трудовой жизни.
Сталина можно считать мыслителем не теоретиком, а практиком. Он не был твердокаменным марксистом: отступал от догм, проводя именно русскую идею. Так, в 1934 году он критически отзывался о некоторых высказываниях Энгельса, огульно охаивавшего политику царского правительства. А осенью 1945 года в обращении к народу писал о вероломном нападении Японии «на нашу страну» в 1904 году. До этого он, как известно, ввел погоны, подчеркивая единство с прошлой Россией. Он был именно русским патриотом (в июне 1935 года, беседуя с Роменом Ролланом, он обронил — «мы, русские…»).
* * *
У него были основательные знания во многих научных и технических дисциплинах. Обычно подобное «любительство» противопоставляют «профессионализму», безоговорочно отдавая все преимущества второму. В действительности ситуация не так проста. Узкая специализация уменьшает горизонты познания до минимума, определяя узость мировоззрения. О Сталине этого сказать нельзя. Некоторые его мысли поныне достойны обсуждения.
По его мнению, в природе и обществе накопление мелких изменений периодически вызывает революционные резкие конфликты и перемены как в природе, так и в обществе. Эволюцию животных ставил в зависимость от изменений окружающей среды. Отметил, что «в биологии теории неоламаркизма… уступает место неодарвинизм». В этом есть свой резон: ведь дарвинизм предполагает приспособление к среде пассивное, а ламаркизм — активное, меняющее собственную природу ради определенных целей.
Он утверждал философию монизма: «Единая и неделимая природа, выраженная в двух разных формах — в материальной и идеальной; единая и неделимая общественная жизнь, выраженная в двух различных формах — в материальной и идеальной, — вот как мы должны смотреть на развитие природы и общественной жизни». Сначала меняются внешние материальные условия, «а затем соответственно изменяется сознание, идеальная сторона». И если производство «принимает общественный характер, следовательно, скоро и собственность примет общественный характер».
Характерно, что и он, и Ленин, и Маркс идеями своими явно опережали изменение «материального базиса». Впрочем, Сталин говорил о единстве идеи и материи: «Сознание и бытие, идея и материя — это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом». «Внешние условия существовали до нас и будут существовать после; они вызывают впечатления в нашем «я».
Через 20 лет Сталин повторил примерно то же самое. В мире, по его мнению, нет непознаваемого, а есть только непознанное, которое когда-нибудь будет открыто наукой.
Для Сталина существовали не только экономический базис и организации-надстройки (к которым Н. Я. Марр относил язык). Он понимал, что есть более высокие ценности: «Язык… создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, всеми классами общества, усилиями сотен поколений». Сопоставляя язык с орудиями производства — также «надклассовыми» ценностями, он признавал приоритет духовной и материальной культуры в их единстве и взаимосвязи. Идея верная, по крайней мере, в соответствии с его представлениями о монизме природы и общества. «Сфера действия языка…
почти безгранична». Он утверждал: «Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».
* * *
Религиозный характер господствующей идеологии логически оправдан. Людям требуется вера в нечто устойчивое, абсолютное, а не относительное. Опора должна быть надежной. Однако истинность идеи должна подтвердиться на практике. Ведь речь идет о реальном обществе, а не о теоретических абстракциях.
Сталинская система выдержала труднейшие испытания. Усиление партии и государства, невиданный подъем производства, повышение жизненного уровня населения, победа над фашизмом, восстановление страны, снижение цен… Все это укрепляло в народе веру в Сталина и его руководство. Он стал выразителем воли большинства.
После его смерти руководимый Хрущевым госхоз-партаппарат получил абсолютное господство над страной и народом, используя национальные богатства прежде всего на удовлетворение своих непомерно растущих материальных потребностей. После 1960 года смертность населения начала постепенно возрастать, а улучшение жизненного уровня относилось только к правящему классу и его ближайшему окружению. Диктатура народа, которую олицетворял Сталин, перешла в диктатуру «руководящих органов» и тех, кто распределял блага (хозяйственники, торговцы).
Имея минимальные материальные потребности и много работая, Сталин вынуждал и свое окружение поступать так же. Когда этот «гнет» исчез, часть его окружения и множество более низких чинов наконец-то ощутили свободу. В народе посмеивались над хрущевскими посулами осуществить земной рай в стране за четверть века. Это недоверие свидетельствовало о том, что русская идея братского всеединства, приоритета «Мы» и духовных ценностей (под лозунгами коммунизма) превратилась в «опиум для народа», и он это осознал.
Для интеллектуалов наступила «оттепель», для народа — непролазная «слякоть». Произошло резкое разделение народа и привилегированного правящего класса, номенклатуры и ее идеологической прислуги. При «революции сверху» 1991 года, второй буржуазной революции в России, власть уже открыто захватил этот класс, поддержанный явными и тайными воротилами «бизнеса» и Западом. Наступило поистине царство Грядущего хама.
Произошла страшная незримая катастрофа: крушение русской идеи. Русский народ стал стремительно вымирать, а государство — деградировать.
История в сослагательном наклонении
Принято считать, что история не терпит сослагательного наклонения. Мол, в прошлом ничего нельзя изменить. Надо его осмысливать, извлекая полезные уроки.
Все это верно, но лишь отчасти. Того, что произошло, не изменишь. Однако понимать прошлое, даже если известны одни и те же факты, можно по-разному. Вдобавок со временем открываются новые сведения. Меняется окружающая обстановка, открываются новые исторические перспективы. Принципиально важно и то, кто пытается осмыслить историю, с какой целью и в расчете на какую аудиторию.
Вот и получается, что история как область научных знаний и философских рассуждений вполне приемлет сослагательное наклонение. Это называется моделированием. Можно представить себе определенный исторический период и предположить, что могло произойти в тех или иных обстоятельствах.
