«Наверное, если смотреть со стороны, кажется, что мы подвергаем себя риску сто процентов того времени, когда мы едем на двух колесах, — говорит он. — Но лично я всегда просчитываю все риски — по крайней мере, думаю, что просчитываю. Я всегда оставляю небольшой запас. Зритель захлебывается от восторга, но у меня, как я считаю, есть определенный внутренний барьер, через который я не переступлю. Когда чувствуешь, что ловишь определенный кайф, это уже звоночек, — продолжает он. — За все годы проведения этих соревнований здесь погибло много народу, больше 250 человек или около того, и осознание этого всякий раз ненавязчиво посылает тебе сигнал: „Спокойно, не искушай судьбу!“ — и ты сразу снижаешь планку на пару делений. Это действительно вызывает зависимость. Но я испытываю гораздо больше эмоций, когда уже потом рассказываю или просто думаю об этом. За рулем мотоцикла времени кайфовать особо нет: все вокруг проносится мимо со скоростью 300 км/ч. А кайф приходит уже потом, когда пересекаешь финишную черту и все эти эмоции обрушиваются на тебя».
Судя по всему, есть еще один фактор, который перекрывает внутренний трепет от смертельного риска. «Назвать это адреналином, пожалуй, нельзя, — говорит вингсьютер Александр Полли, вернувшись после того, как его стошнило в ходе эксперимента в Лаборатории по исследованию возможностей человеческого организма. — Адреналин может прийти во время и после прыжка, а может и за несколько часов до него, пока я поднимаюсь на вершину. Но если брать последние 5–10 минут перед прыжком, здесь на самом деле адреналина особо-то и нет — скорее есть чувство умиротворения».
«Не забывайте о том, что сам прыжок — это лишь малая часть всего, что мы делаем, — подчеркивает Флинн. — Просто на видео не снимают процесс подготовки, которая сопровождает каждое такое событие. Мы начинаем скрупулезно изучать карты, сводки погоды и прочее не меньше чем за месяц до прыжка. Эйфория, которая приходит в конце, связана не только с выбросом адреналина от очередного безумного предприятия. Самый большой кайф — это когда тренировки, погода и все остальное удачно сходятся вместе».
Так что адреналин — не единственная мотивация.
На дофаминовой игле
О приближении лавины узнают по жуткому гулу. Если вы услышите такой гул, спускаясь с одного из высочайших пиков Гималаев где-то посреди зимы, считайте, что эта лавина станет последним, что вы увидите. В феврале 2011 г. группа в составе опытных альпинистов Симоне Моро и Дениса Урубко, а также фотографа-экстремала Кори Ричардса стала первой, кому удалось взойти на вершину Гашербрум II в Пакистане в зимние месяцы.
Во время спуска где-то у них над головой обрушился серак — крупный, но при этом нестабильный кусок ледника. Треск при разломе огромной массы льда был подобен раскату грома. Серак упал на заснеженный склон выше того места, где находились альпинисты, вызвав лавину, которая тут же устремилась вниз, набирая скорость; общий путь, пройденный лавиной, составил около одного километра. «Мы только успели развернуться и сделать шаг», — вспоминает итальянец Моро, когда мы беседуем втроем с ним и Ричардсом в роскошном лондонском отеле через полгода после описываемых ими событий. «Нас сбило с ног, — продолжает историю Ричардс, чья камера бесстрастно зафиксировала жуткие последствия схода лавины, — и крутило метров сто пятьдесят. От такого кручения в глазах начинают мелькать цвета: белый — голубой — белый — синий — белый — черный, а потом просто черный — черный — черный. Наконец, понимаешь, что тебя затягивает куда-то вглубь».
[214]
Альпинистам невероятно повезло. «Не знаю, как это получилось, но, когда движение прекратилось, мое лицо оказалось на поверхности, — вспоминает Ричардс. — Сперва я подумал, что сошел с ума и что нужно продолжать спуск. С другой стороны, я сильно переживал из-за того, что Симоне и Денис погибли [спешу успокоить читателей: все трое выжили]. Потом я услышал голос Симоне. Я по-прежнему с трудом понимал, что со мной происходит, но чувствовал, как его руки помогают мне выбраться туда, где мне будет посвободнее, и я сам начал откапываться».
Восхождение на пик вроде Гашербрума II посреди зимы — огромный и, многие сказали бы, неоправданный риск. Тем более, в отличие от бейсджампинга, оно не вызывает выброса адреналина; во всяком случае, не должно, если все идет по плану. Так что же тогда заставило этих людей лезть в горы в такое время? «Я пошел, потому что влюблен в горы, — говорит Ричардс, молодой голубоглазый американец. — Мне нравится сам процесс и связанные с ним эмоции. Смысл в том, чтобы сделать что-то, чего до тебя еще никому не удавалось… узнать о собственных возможностях и сделать то, что прежде считалось невозможным».
Для бывалого альпиниста Моро мотивацией было исполнение давней мечты: «До этого у меня уже бывали попытки восхождения в горах Пакистана зимой. Две попытки. Однажды я не дошел до вершины метров двести. И как только ты, наконец, достигаешь той цели, к которой шел долгие годы, ты чувствуешь свободу. Здесь же была не просто наша собственная мечта, а мечта всего альпинистского сообщества: это не мировой рекорд — такое достижение нельзя превзойти. Это значит, что даже в третьем тысячелетии человек еще не все познал, что он всегда будет стремиться к познанию нового».
В основе стремления к познанию нового лежит нейромедиатор дофамин. Он вызывает ощущение удовлетворения, когда мы доводим что-либо до конца: не важно, проходим ли мы уровень в игре или взбираемся на горный пик. «Любое решение пойти на риск для достижения цели, — утверждает нейробиолог Ларри Цвайфель в статье, опубликованной в журнале National Geographic, — будь то восхождение на вершину горы, открытие своего дела, получение выборной должности или крапового берета, — все это определяется мотивацией, а она зависит от дофаминовой системы. Именно благодаря ей человек идет к цели».
[215]
В одном исследовании ученые на аппарате фМРТ сопоставляли параметры мозгового кровообращения у испытуемых, которые выполняли задания на выбор определенных предметов.
[216] Была обнаружена повышенная активность в такой зоне мозга, как вентральный стриатум, которая связана с механизмом поощрения и с выработкой дофамина, причем активность наблюдалась в тот момент, когда испытуемые выбирали незнакомые предметы. «Мы считаем, что вентральный стриатум дает стимул, поощрение, когда мы сталкиваемся с чем-то новым», — подытоживает результаты исследования один из его организаторов Натаниэл Доу в интервью журналу Outside.
[217]
