Очевидно, я спала целый день. А к вечеру снова двинулась в путь. Если бы сейчас кто-то спросил меня, куда я шла, не смогла бы ответить на этот вопрос. Шла в гору, спускалась в долину и снова поднималась. Здесь мне не было страшно, как там, внизу…
2
Осень висела в пространстве, как легкий батистовый платок, — иногда ветер вздымал его, и на долю секунды в цветистой природе возникала картина надвигающихся, еле заметных заморозков.
Как оказалась у небольшого, разбросанного по горам, как колода карт, села, не помню. Вид домов, улиц, покосившегося магазина с вывеской «Сельпо» вызвал что-то похожее на зубную боль. Но я уже чувствовала, что нужно поесть, желудок поднывал от лесных ягод. Нужно было где-нибудь остановиться.
Дома находились на большом расстоянии друг от друга и не были огорожены. Я подошла к самому дальнему и, прислонившись к стене какого-то строения (наверное, это был хлев или курятник), сползла по ней на землю и замерла, опираясь головой о теплую побеленную поверхность. Закрыла глаза, чувствуя, как солнечное тепло омывает лицо — будто окунула его в воду с теплой водой. Ноги мои гудели. И все внутри вибрировало, будто бы я долго шла по канату…
Тогда я не могла думать. И это было странное, я бы сказала — облегчительное, состояние. Человеческую речь я воспринимала как неорганизованный поток звуков, зато любое дуновение природы — будь то шум ручья, шелест листьев, пение птиц, таинственный рокот леса и гор — было для меня расшифрованным и понятным. Мною двигали только инстинкты, и исполнять их волю оказалось очень приятно. Спать, пить, есть, дышать, идти, сидеть и впитывать солнце, снова идти… Обоняние и осязание заменили мне мысли. Ибо мысли могли меня убить. Я задремала, но очень чутко, по-звериному. Ухо мое превратилось в локатор. Казалось, я слышала, как на другом конце села жужжит настырная осенняя муха. Было, наверное, около шести часов утра.
Я почувствовала, как где-то в глубине дома скрипнула кровать, заскрипели половицы, зашаркали ноги по деревянному полу. Через несколько минут надо мной стояла старушка, одетая в длинную темно-синюю юбку с мелким красным горошком по подолу, из-под серого пухового платка белела легкая косынка, аккуратно подвернутая у висков. Старушка стояла, сцепив руки на животе, и несколько минут с удивлением смотрела на меня.
— Кто ты есть? — наконец сказала она. — Не пойму, хлопец ты или девка?
От человеческой речи на меня навалилась страшная усталость, язык налился свинцом.
— Где ж ты ходило? — снова спросила старушка, разглядывая мою одежду. — Есть хочешь?
Она вытащила из кармана передника белое круглое яйцо и протянула мне. Яйцо было теплым. Я схватила его и, раздавив в ладонях, жадно съела, вылизывая осколки скорлупы. Если бы даже оно упало, я бы смогла слизать его с земли, как это делают кошки или собаки…
— Ой, Господи! — всплеснула руками бабушка и снова сочувственно уставилась на меня. — Куда ж ты идешь? Дом у тебя есть? Ну что ты так смотришь? Нету дома? Ты сирота? Что ж с тобой делать? Вон, все на тебе рваное… Листья в голове… Вот беда. Что с тобой делать?
Я смотрела на нее преданным взглядом. После съеденного сырого яйца мне по-настоящему захотелось есть. На еду нужно заработать, смутно помнила я. Я увидала во дворе пустое ведро. В ведрах носят воду, это я тоже помнила. Колодец стоял метрах в ста от дома. Я встала, взяла ведро и показала пальцем на колодец, а потом снова на двор, чтобы бабушка не подумала, что я хочу украсть ведро.
Я еще никогда не носила воду из колодца, но, повинуясь все тому же инстинкту, все сделала правильно: спустила ведро вниз, поболтала им в воде, а потом долго — целую вечность — крутила ручку, пока оно не показалось у поверхности. Не выдержав, жадно припала к воде и, кажется, выпила так много, что мне снова пришлось спустить ведро вниз.
Разбросанные в увядающей пестрой зелени дома глазели на меня. В этом я была уверена. Даже заметила, что в нескольких окнах дернулись занавески.
Ведро, наполненное водой, оказалось очень тяжелым. Я еле дотащила его до двора.
Старушка уже сидела на пороге и лущила кукурузные початки. Рядом стоял большой казан с бураками. Из одного, как из мертвого тела, торчал острый кухонный нож.
— Спасибо, дитино, — сказала старушка и кивнула на казан. — Вот еще нужно бурак нарезать для свиней. Сама ничего не успеваю… Ой, да можно ль тебе нож доверить? Кто тебя знает…
Я вытащила нож из бурака и начала нарезать его большими кусками в стоящую рядом корзину.
3
…Так я осталась в этом далеком, затерянном посреди гор селе. Старушка жила одна, дети давно разъехались, жили и работали в городе, муж умер несколько лет назад.
— Если тебе некуда идти — поживи у меня, — сказала старушка, после того как мы накормили свинью и вывели козу с двумя смешными козлятами на небольшое пастбище у края леса. — Будешь помогать по хозяйству, мне одной уже не справиться. Я буду тебя кормить. Спать можешь на веранде. А дальше видно будет…
В полдень, после того как я вырубила сухие стебли кукурузы, она дала мне тарелку с козьим сыром, и эта еда показалась мне манной небесной.
Вечером, когда из лесу волной накатилась тьма, старушка подоила козу и налила мне молока.
— Ну что, пошли в хату. Покажу тебе твое место. — И она повела меня в дом.
— Ляжешь здесь, — указала на низкий топчан, стоящий в углу на веранде. — Тут есть и одеяло, и подушка. Завтра, если захочешь, — поведу тебя в баню. Правда, баня у нас только по субботам, но Мироновна, заведующая наша, — моя подруга. Натопит. Все, спи. И я пойду. Завтра займемся садом.
Она плотно закрыла за собой двери веранды, и я осталась в темноте. Я сидела и смотрела в широкое мутноватое окно, за которым витиеватыми причудливыми силуэтами вырисовывались деревья. Еще днем я заметила, что с тыльной стороны дома достаточно запущенный сад, в котором, как разноцветные лампочки, висят желтые груши, огромные яблоки и лиловые сливы размером с куриное яйцо. Внизу, в других садах селения, урожай был уже собран… Не раздеваясь, я легла на топчан и с удовольствием вытянулась на нем. Теперь, поменяв ракурс, видела небо, в котором, как рыбы в сетях, пульсировали звезды.
Они водили хоровод, приближались и удалялись, то выпуская свои сверкающие усики, то боязливо сворачиваясь в ослепительный мячик. В тишине было слышно, как дом наполняется ночными звуками, деревянные стены веранды, остывая от дневного тепла, слегка потрескивали, где-то под полом шуршала мышь, стучались в окно ветви. Тихая таинственная жизнь заполняла пространство уснувшего дома, пропахшего сухими травами. Веранда была заполнена старой мебелью — колченогими стульями, какими-то ящиками, корзинами, внизу на расстеленных газетах лежали зеленые орехи, со стен длинными низками свисали сушеные грибы. Я впитывала все звуки и запахи, как губка. Они были для меня настолько новыми и необычными, что я даже смогла впервые вздохнуть (до этого было ощущение, что грудь изнутри забита иголками, которые не давали продохнуть).
