Я задремала, а когда открыла глаза, было уже утро и взрыхленная земля вокруг скамейки действительно зеленела тоненькими ниточками травы… Глядя на нее, мне ужасно захотелось рисовать и вообще что-то делать своими руками, привыкшими больше к трубке пылесоса, стиральному порошку и кухонным тряпкам.
Умылась я, по давней привычке, в привокзальной уборной. Наверное, в эту ночь что-то изменилось во мне, ибо я впервые полезла в задний карман джинсов и вытащила на свет его содержимое. Оказывается, у меня еще были деньги, носовой платок и какая-то пластиковая карточка, на которой были напечатаны цифры номера телефона и английские буквы — «Джошуа Маклейн, доктор искусствоведения».
Был, как я уже сказала, апрель. И город еще не до конца очистился от серого налета затяжного пыльного марта. Мне ужасно захотелось других красок, другого воздуха. К тому же я поняла, что меня могут найти. Я подарила свою фуфайку какому-то старику и взяла билет в Крым…
5
В плацкартных поездах есть одна особенность: все едят вареные яйца. Причем сразу же после отправления поезда. Расстилают газеты, выкладывают на них горку яиц — на всю семью — и стучат, стучат ими о стол. Неприятный запах заполняет все душное пространство, скорлупа валяется под ногами. Именно с тех самых пор у меня и появилось стойкое отвращение к этому продукту.
Несмотря на то что сезон едва начался, поезд был забит пассажирами. Я сразу же залезла на верхнюю полку и укрылась с головой — от этого запаха, от докучливых и непонятных разговоров.
Южный город встретил меня запахом кофе и меда, криком чаек, многоцветием и гамом восточного базара. Но главным, конечно же, было море! Идя от вокзала по узкой улице, я чувствовала — оно где-то совсем рядом, за каменным парапетом набережной, огромное, сине-зеленое, все завитое молочно-белыми «барашками» и сверкающее мириадами зеркальных осколков. На море меня вывозили каждое лето — на респектабельные курорты с голубыми бассейнами и белыми шезлонгами, в которых я спала или запоем читала книги. Я никогда не видела, что происходит за зеленой изгородью пансионатов и домов отдыха.
Это новое для меня море пахло чем-то особенным — так, наверное, высоко в небе пахнут грозовые облака. Мне очень хотелось сразу же побежать к нему. Но я решила поступить благоразумно: пока у меня были деньги, снять комнату. И поэтому свернула в еще более узенькую улочку, всю увитую коричневыми жилами винограда, и вошла в первую попавшуюся калитку. За ней стоял добротный большой дом, весь двор был перетянут бельевыми веревками, на которых сушились постельное белье, полотенца и купальники. Легкий ветерок взметнул простыню, и за ней открылось пространство с садом и несколькими флигелями в глубине двора. У летней кухни восседала пожилая грузная женщина. Это была хозяйка, Мария Григорьевна. Очевидно, я не произвела на нее впечатления надежного человека, так как она сразу же предупредила, что комнаты в самом доме и во флигелях заняты, и предложила за полцены поселиться в небольшой постройке, похожей на сарай. Мне было совершенно все равно. Сарайчик показался мне раем: из мелких прорех в крыше живописно свисали золотые солнечные нити, а по углам висели душистые охапки высушенного разнотравья, к тому же на деревянной кровати лежала стопка свежего, застиранного до синевы белья. И все это — для меня!
Мария Григорьевна потребовала паспорт и деньги вперед. Деньги я дала — заплатила за десять дней, оставив другую часть на питание. А вот с паспортом… Пришлось соврать, что через несколько дней сюда приедут родители, которые как раз сейчас заняты пропиской в новой квартире. В общем, все обошлось как нельзя лучше.
Когда дверь за хозяйкой закрылась, я наконец-то смогла раздеться. Очень хотелось поскорее снять одежду, в которой здесь было уже жарко, выйти к морю, смыть с себя усталость и дорожную пыль, выпить чашку кофе на набережной. Раньше у меня никогда не возникало подобных мыслей…
Джинсы мои были уже сильно поношенными, и поэтому я, увидев на подоконнике среди столовых приборов нож, без труда пропорола ветхую ткань и соорудила из них шорты. С ними вполне гармонировала моя вылинявшая футболка. Больше ничего у меня не было, кое-какие тряпки, подаренные в городе хозяйкой, так и остались висеть в шкафу на «антресолях». Я пересчитала оставшиеся деньги, взяла пятерку, а остальные сунула под матрас и выскочила во двор. Мария Григорьевна окинула меня скептическим взглядом.
…Море опьянило. После первого купания показалось, что я окунулась в бассейн с шампанским, — меня укачало, в ушах поднялся шум, щеки горели. Я растянулась на круглой теплой гальке и закрыла глаза. Море шипело и пенилось, как масло на горячей сковороде. Хотелось есть. Впервые хотелось есть.
— Пахлава медовая! Орешки! Горячие домашние манты! — донесся до меня клич пляжной торговки.
Раньше я никогда ничего не покупала на улице, это считалось дурным тоном. Я взмахнула рукой и устыдилась этого жеста: мне показалось вульгарным подзывать к себе пожилую женщину таким образом. Но она быстро и охотно пошла в мою сторону, поставила у моего носа плетеную корзину и откинула накрахмаленную марлю. У меня захватило дух. Аккуратными горками здесь было сложено настоящее богатство: подрумяненные, лоснящиеся от меда, усыпанные сахарной пудрой сладости, имеющие форму расслоенного ромба. Как это было вкусно! Потом я снова купалась, и море благодарно слизывало с моих рук мед и патоку.
Я была на пляже так долго, что не заметила, как на набережной зажглись фонари, сиреневые сумерки надвинулись откуда-то из-за гор, алое солнце быстро нырнуло за горизонт и на город совершенно неожиданно обрушились совершенно осязаемые потоки густого цветочного запаха. Днем он был едва слышен, а к вечеру клумбы ожили и заполнили все пространство стойким ароматом ночных фиалок. Правда, его настойчиво теснил другой запах, такой же дурманящий, сочный, исходивший от мангалов с шашлыками и огромных медных чанов с пловом, который продавали прямо на улице. Набережная начала заполняться нарядными гуляющими парами. Странно, мне казалось, что в апреле здесь не так много людей.
Пора было уходить. Я купила порцию плова и съела его, сидя на парапете, наблюдая за людьми, за тем, как они чинно прохаживаются, рассматривая мольберты уличных художников, как кавалеры усаживают своих спутниц перед этими мольбертами и томятся в ожидании шедевра. Я решила, что завтра обязательно куплю себе бумагу и краски…
Ночь вступила в свои права, а жизнь на набережной разгорелась с новой силой. Все громче гремела музыка, а толпы отдыхающих сновали из стороны в сторону, как на вокзале или вещевом рынке. Я заметила, что некоторые художники, закончив работу, сгрудились на пустынном пляже у костра и жарят мидии, откупоривают бутылки с пивом и, кажется, собираются здесь ночевать…
Свое новое жилище я нашла с трудом, а когда наконец открыла знакомую калитку, то увидела, что жизнь во дворе бьет ключом. Семейство из четырех человек оккупировало стол и за обе щеки уплетало жирных вяленых бычков, парочка молодоженов уединилась в гамаке под развесистой акацией, мужчины во главе с хозяином устроились на табуретах под фонарем и азартно играли в карты. Мария Григорьевна, как царица, восседала у порога в большом плетеном кресле. И двор, и дом, и сад, и сама пожилая хозяйка этих владений — все было так не похоже на другие владения и другую бабушку там, в горах. Я поздоровалась, но никто не ответил. Я быстро юркнула в свой сарайчик и растянулась на прохладной постели, машинально пошарила под матрасом, нащупывая деньги. Их не было. Я перетрусила все белье. Тщетно. Хорошо, что хоть за проживание заплатила вперед!
