Ситуация в стране была достаточно абсурдной, но мне казалось, что пока так и должно быть. Пока мы не пересечем определенную точку невозврата, за которой навсегда останется генетика покорности, страха, завистливости, неоправданных амбиций, предательства и все другие последствия многолетнего насаждения искаженных понятий.
Начиная с 2010 года это искривление достигало апогея.
Те, кто хоть каким-то образом касался власти (даже власти причудливой, скудной, которая ограничивалась ободранным кабинетом в какой-нибудь забытой Богом глубинке), начинали безбожно набивать собственные карманы.
Кто — копеечными семенами, кто — целыми заводами.
Безразлично — лишь бы брать.
Комплекс вечных прожорливых нищих правил даже теми, чьи часы имели цену квартиры или автомобиля.
Хватать и воровать, пока есть такая возможность, — такой была идеология руководителей.
В том, что они временные, у меня не было никаких сомнений.
Но все, что я сейчас мог, — это отступить подальше, чтобы в очередной раз не разочароваться в том, во что пытался сохранять хотя бы малый процент веры.
Поэтому просто тихо делал свое дело.
На своей маленькой студии мы снимали то и ТАК, как хотели.
Временами получая значительные отзывы и даже вознаграждения, о которых здесь, в моей стране, дешевле было не распространяться.
Неоднократно мне предлагали уехать за границу.
Но я не мог покинуть свою маленькую команду, студентов, а если совсем откровенно — страну, в которую врос «по самое некуда». Да и не хотел пропустить того момента, когда весь абсурд нынешнего существования начнет рушиться, как карточный домик.
Верил в это.
Ведь хорошо видел и другое: внутри этого абсурда, как бикфордов шнур, разгорается то, что рано или поздно приведет к взрыву.
Если бы я мог сказать об этом хоть кому-то, меня бы подняли на смех, как последнего романтика. Несмотря на это, путешествуя по городам и местечкам, показывая наши документальные ленты (такие мероприятия для студенчества и недобитой интеллигенции я обычно маскировал под названием «мастер-класс»), я почти физически чувствовал: бикфордов шнур зажжен!
Но разгораться ему еще долго.
Даже будет жаль, когда провластные старперы не дождутся этого яркого действа по вполне естественным для человеческого организма причинам…
Приходилось ждать.
Я загружался работой, чтобы иметь возможность путешествовать и содержать мать, которую после смерти отца разбил инсульт. Переселился к ней, оставив свой разбитый ковчег, где когда-то жил с Ликой, и мечтал о том времени, когда смогу реализовать большие планы, которые все еще крутились в моей голове.
Наше рекламное агентство медленно превращалось в небольшой «продакшн».
Найдя выход на индийские и китайские рынки, мы молотили анимационные ролики, которые приносили неплохой «черный» доход. Честно работать в том пространстве, в котором мы находились, не могли, воровать или прогибаться было противно…
Создавалось такое впечатление, что в стране нормальной жизнью живут только те, кто поселился «в телевизоре». Они веселились, скалили зубы, вытаскивали шутки из собственных ушей или из-под «ниже плинтуса». Развлекали народ.
И народ развлекался на всю катушку! Поодиночке и целыми семьями прямо в телевизионном пространстве золотозубые мужчины и женщины готовили еду, выигрывали квартиры, худели, резали друг другу в глаза правду-матку, перевоспитывали детей, завоевывали миллионеров, вели расследования, рожали детей, обменивались партнерами по браку.
На выпусках всей этой комедии абсурда сидели довольно нормальные, в психическом смысле, люди, многих из которых я знал. Они посмеивались и откровенно «рубили бабки» с пространного древа человеческого стремления видеть собственное вывернутое нутро.
Дважды или трижды меня приглашали работать на подобных проектах.
Я отвечал нецензурно, и от меня постепенно отстали. Работы хватало. Как оказалось, наша маленькая команда, в которую я взял талантливых «тридешников», имела большой успех почему-то именно в Китае. И мы креативили небольшие анимационные ленты. А я, от нечего делать, учил по вечерам китайский. И, как мог, развлекал мать.
…Она сдала внезапно.
Стояла у плиты, разговаривала с соседкой, которая, к счастью, зашла к ней, и в какой-то момент осела на пол.
Когда такое случается, жизнь раскалывается. Моя, и без того расколотая пополам, сузилась до четверти…
Полгода ушло на борьбу за ее жизнь. Левая часть тела была парализована, речь не восстанавливалась. Ни я, ни она не могли с этим смириться. Ежедневно я занимался с ней различными физическими упражнениями и даже научил сидеть.
Но боялся оставлять одну, ведь она, как правило, рвалась к любой работе и невероятно страдала, выдавливая из себя непонятные звуки.
Мне посоветовали обратиться к врачам-дефектологам.
Таким образом, по рекомендации одной своей бывшей студентки, Лины, я познакомился с Мариной.
Она согласилась поработать с матерью в частном порядке.
Приходила каждый вечер, закрывала перед моим носом дверь в спальню — и в течение двух часов через них я слышал, как та, которая научила меня первым словам, теперь сама пытается произнести свое первое: Де-нис…
* * *
…Вечером мы с Елизаветой Тенецкой сели в поезд.
С нами в купе ехала только одна женщина.
Она сразу достала из пакета жареную курицу и испуганно посмотрела на нас — не возражаем ли против аромата, который сразу заполнил все пространство купе.
Мы не возражали.
В старых потертых джинсах и такой же куртке Елизавета выглядела мальчишкой.
Как все же со временем меняется представление о возрасте!
Скажем, в сорок три моя мать выглядела, как и положено матери семейства, — монументально. Носила высокую прическу, юбки и блузки, что, на ее взгляд, «соответствовало возрасту», имела озабоченный вид и любила ссорить молодежь.
Сейчас же женщины в свои сорок «с хвостиком» могли бы сойти за тридцатилетних.
Лиза же в своей вымученной худобе и полумраке купе вообще напоминала подростка-сироту, которого стоит подкормить. Разве что, когда говорила, вокруг глаз и губ появлялось легкое кружево мимических морщин. Однако говорила она нечасто.
Несколько раз, осматривая нас, отзывчивая соседка предлагала присоединиться к курице или хотя бы к разговору, отчего мы быстро передислоцировались в вагон-ресторан.
Сначала разговор шел туго. А возвращаться к уже выясненному, тем более прибегать к каким-то воспоминаниям — казалось нам бессмысленным расходованием нервов.
Елизавета вежливо поинтересовалась, чем я занимаюсь сейчас.
