И я так же вежливо сообщил, что ухаживаю за больной матерью.
Преодолевая смущение, мы могли непринужденно говорить только на две темы — о преходящем и о деле, которое все же было и в какой-то степени оставалось для нас общим, — «о кино».
Меня это вполне устраивало.
Обе темы никак не затрагивали прошлое.
Однако, говоря о своей никем не занятой квартире, я осторожно подвел ее к решению поселиться в ней хотя бы на первое время.
А рассказывая о том, что в настоящее время делается на ниве кинематографа, забросил удочку насчет ее хотя бы частичного возвращения в профессию: предложил заменить меня на кинофакультете, с которого никак не мог сбежать без уважительной причины.
И на первое, и на второе предложение она почти никак не отреагировала. Не ответила ни да, ни нет.
Я пытался быть осторожным, как человек, обезвреживающий мину: едва дыша и не зная, что несет в себе каждый следующий шаг.
Чуть ли не кисточкой расчищал вокруг нее наслоения времени. Как хитроумный разведчик, прислушивался к ее коротким репликам и пытался понять, какой она стала и какой может стать, если «разминирование» пройдет успешно.
Ведь — и теперь я чувствовал это наверняка! — известие о том, что Лика жива-здорова, и то, что мы встретились на новом витке своей жизни, еле слышно запустило в действие наши заржавевшие и покрытые патиной механизмы.
Оставалось только понять — ради чего?
И каким образом использовать этот пока довольно причудливый шанс на пользу этому движению?
Пока мы живо говорили обо мне, и я полностью отдал всю свою не такую уж и яркую обыденность в жертву ее вежливому (и не более!) интересу.
Достаточно подробно рассказал о первых днях лечения, о том, как раскололась жизнь.
Медленно она вытащила из меня почти все. Услышав о женщине-дефектологе, которая вот уже два года посещает больную, неожиданно спросила:
— Она тебя любит?
— С чего ты взяла?! — слишком быстро возразил я.
И улыбнулся, узнавая во взгляде этого стриженого мальчишки «рентген», о котором когда-то предупреждала ее дочь.
* * *
…Моя бывшая студентка, Лина, была одной из немногих учениц, ради которых я еще держался на кинофакультете в качестве руководителя курса.
Вступая в университет, она откровенно сообщила, что, выполняя волю родителей, учится в каком-то экономическом вузе. И что родители категорически отказались финансировать еще одно, по их мнению, неприбыльное, ложное и нелепое образование. Поэтому зарабатывать на обучение она будет сама. А тот вуз собиралась оставить, как только поступит в мой. Была уверена, что поступит. Мысленно я сразу окрестил эту нахалку «осликом», но на курс пришлось взять — дурак был бы, если бы не взял.
Имелся единственный вопрос — способность оплачивать обучение, ведь в число «бюджетников» она не попадала из-за того, второго, образования.
Но девушка достаточно хорошо знала компьютерную графику и зарабатывала неплохие деньги в качестве компьютерного дизайнера — делала каталоги, художественные альбомы, имела кучу заказов на верстку сложных научных монографий, что пригодилось потом, когда я взял ее на работу в свой продакшн.
Сначала не представлял, зачем ей, будущему торговому менеджеру, нужна такая странная и неприбыльная профессия, как кинодокументалистика. А уже потом было сплошное удовольствие от ее идей, умения все схватывать на лету, а главное — того неистовства, с которым она шла к своей цели. Когда (курсе на втором) ее ложь была раскрыта, я имел достаточно неприятную встречу с родителями, которые считали, что именно я сбил девушку с пути истинного. Плохо же они знали своего ослика!
Впоследствии, вполне подтверждая мою теорию о неслучайности, именно Лина познакомила меня с Мариной, врачом-дефектологом, которую порекомендовала для матери.
Это была очень странная встреча.
Когда я согласился испытать еще и этот способ налаживания речевого расстройства, Лина сказала, что Марина Константиновна вряд ли сможет принять меня в клинике — у нее плотный график и почти некогда обсуждать частные дела во время рабочего дня.
— Если хотите, я бы смогла заманить ее к вам, — предложила Лина, — и вы бы все обсудили в непринужденной обстановке.
Я замахал руками:
— Стоп, машина! Сказала бы сразу: ты хочешь меня сосватать. Какая еще непринужденная обстановка? Зачем? Терпеть этого не могу, благодетельница ты моя!
Она расхохоталась как сумасшедшая:
— У вас, босс, завышенная самооценка. Тоже мне, цаца! При чем здесь «сосватать»? Она деловая женщина. Или вы считаете себя большим подарком, на который посягают?
Я поморщился, хотя давно привык к ее свободному способу общения.
— Если она так занята, захочет ли тратить на меня время? — спросил я.
— Не знаю… — задумалась Лина и добавила: — Кстати, у нее тоже есть опасение, что каждый встречный неженатый мужчина — захватчик. Вероятно, здесь вы с ней похожи. Поэтому вам ничто не угрожает. А врач она хороший. У нее немой заговорит! Она один из немногих специалистов по дислексии. Пишет докторскую. И, будьте уверены, при ее красоте и уме имеет миллион мужиков, гораздо лучших, чем вы! А у вас — вот, посмотрите в зеркало! — глаза как у крокодила Гены и рубашки неглаженные…
Откровенно говоря, в течение всех этих лет различные господа не раз пытались втянуть меня в свой круг «семейных и женатых» именно таким образом.
Потребовалось еще несколько недель, чтобы я убедился, что это не подвох. Что эта Марина Константиновна действительно человек занятой.
Через Лину мы целый месяц меняли время встречи: то у нее не получалось, то я был в командировке.
Я уже плюнул на все эти церемонии и собирался сам пойти в клинику, когда наконец Лина беспрекословно сообщила, что ведет госпожу врача ко мне.
Пришлось немного разгрести завалы и очистить от накипи чайник.
Эта виртуальная «Марина Константиновна» весь период согласований встречи в «непринужденной обстановке» мерещилась мне женщиной суровой, полной, с усиками над верхней губой и зеркальцем «ухо-горло-носа» на высоком лбу.
А еще почему-то я представлял, что у нее большие круглые пятки, которые свисают по бокам стоптанных босоножек. По крайней мере, такая же врач когда-то вырезала мне гланды.
Несмотря на эти ожидания, Марина оказалась стройной, высокой и застенчивой женщиной с темными длинными волосами и в… кроссовках.
Она долго снимала их в коридоре, несмотря на мои возражения. Откровенно говоря, я опасался, когда женщины настолько основательно подходили к посещению моего дома. Снимали обувь, шли в туалет и оставляли там свой гребешок…
Одна дама, пооставлявшая чуть ли не во всех углах множество разных безделушек, еще пару месяцев после нашего вежливого прощания заходила то за одним, то за другим — и, как мне казалось, забирая это «одно-другое», оставляла что-то новое. Пока я не провел тщательную ревизию, сложив все те вещи в один пакет…
