Никто не обращал на нее внимания. Старушка, каких много… Я уже не могла выпустить ее из виду. Заметила, что она выходит там, где и я. Конечно, пока она проделывала те же упражнения, чтобы слезть с сиденья, все остальные, кто также выходил на той остановке, опередили ее и стояли у дверей наготове. Не обращая на нее внимания. В этом не было ничего предосудительного, ведь мы часто не замечаем друг друга, а тем более — маленьких старушек, крутящихся под ногами.
Я вышла через заднюю дверь и не могла не оглянуться — как там она, вышла? Именно в тот момент бабушка пыталась спустить палку, а за ней и ногу с высокой ступени маршрутки. Я подбежала, подставила руку, забрала корзину и почти снесла ее с автобуса — кости ее были тоненькие, как у птички. Она поблагодарила и тихо пошла по улице. Куда? К кому? Откуда? Было бы неплохо, если бы к внукам, которые ее любят. Но я не была в этом уверена. Затем целый вечер и ночь я вспоминала плотный белый платок, опрятную юбочку, трогательные колготы и тапочки. Не знала, что с этим делать. Пока не дошла до такой мысли: я ничем не могу помочь этой старушке, но я могу… дать ей жизнь в каком-то образе, зафиксировать его навсегда в чем-то более длительном, чем память…
Она помолчала, глотнула из бокала, посмотрела на нас и добавила с печальной улыбкой:
— Вот так оно начиналось… По крайней мере для меня в такой фиксации образов был самый смысл жизни.
— Почему — был? — спросила Марина.
— Я сказала «был»? — улыбнулась ей Елизавета. — Наверное, я оговорилась. Стыдно искать смысл, когда тебе за сорок. Не уважаю взрослых девочек, которые до сих пор не определились.
Я смутился, что из-за ее резкости Марина воспримет пассаж о взрослых девочках на свой счет. Ведь сидела напротив примерно с таким же выражением лица, как студенты на лекции. И это начинало меня слегка раздражать: истощенная, уменьшенная размера на два, после лет принудительного отдыха неизвестно где и полной неуверенности в будущем она, Елизавета Тенецкая, не утратила ни капли харизмы.
— Я забыл сказать, — поспешно сказал я, — Марина — специалист-дефектолог, занимается проблемой дислексии.
— Модная болезнь… — задумчиво сказала Лиза.
И начала живо расспрашивать Марину о ее работе.
Все шло прекрасно: вечер, вино, белая скатерть, чай с бергамотом, милая беседа.
Потом я узнал, что у Марины есть Даниил.
И что человек, из-за которого она часто не могла остаться у меня дольше, — сын.
И что он ходит в кружок юных изобретателей.
И разрабатывает — ни больше ни меньше! — оросительную систему для стран Африки.
Словом, серьезный пацан.
Я проклял себя последними словами. Это же надо: встречаться (если можно так сказать) с женщиной не менее года и ни разу не поинтересоваться, куда она спешит после того, как… как у нас тут все заканчивается.
Кажется, женщины заметили мою растерянность. В какой-то момент я вопросительно и укоризненно посмотрел на Марину, мол: «Ты не могла сказать раньше?» И она ответила одними губами: «Зачем тебе это знать?»
Собственно, я позвал Елизавету на ужин, чтобы поговорить о другом. Хотя бы закинуть удочку насчет нашей с Дезмондом идеи. Но спросить прямо не решался.
Меня неожиданно опередила Марина.
— А вы бы еще хотели снимать? — просто спросила она.
Елизавета пожала плечами:
— Боюсь, мои желания не совпадают с интересами тех, от кого это зависит. А работать для полки — уже не тот возраст.
Наилучший для меня ответ.
Я напрягся и рванул с места в карьер:
— А если совпадут?
— Ты стал таким большим начальником, Дэн? — улыбнулась она.
Объяснить ситуацию было уже делом техники и красноречия.
И я рассказал ей о возможностях Дезмонда Уитенберга. Она слушала молча. И молчала еще несколько минут после услышанного.
Решился добавить:
— В любом случае, мы сможем спокойно и официально отправиться в Штаты на тот срок, который нам потребуется, чтобы…
— Я согласна! — быстро сказала Лиза, деликатно не дав мне закончить фразу.
Собственно, я бы ее и не закончил: между мной и ею сидела женщина из другой жизни, которая не имела к этой истории никакого отношения.
Я не хотел смущать ее…
Собственно, это было все, что я хотел сегодня услышать от Елизаветы Тенецкой. Мне не терпелось засесть за скайп и сообщить Дезмонду, что у нас есть ее принципиальное согласие. А уж то, что я называл «о чем кино?», будем обсуждать все вместе, в процессе — но ни в коем случае не давить на нее.
Около девяти она засобиралась домой.
Я вызвал такси.
Мгновение некоторой неловкости наступило, когда Марина осталась помочь мне убрать со стола.
В прихожей мы в четыре глаза смотрели, как Лиза набрасывает курточку. У Марины в руке уже было полотенце, приготовленное для уборки. Эти минуты в прихожей показались мне очень неудобными, какими-то псевдородственными и накрыли меня волной неправедности и стыда. Ведь все было не так!
Будто почувствовав мое состояние, Марина быстро распрощалась и ушла в кухню, а я пошел проводить Лизу к такси, которое уже ждало внизу.
В лифте я деловым тоном спросил, когда мы могли бы начать «мозговой штурм» будущей ленты, есть ли у нее идеи. Она сказала — «конечно».
А уже садясь в такси, обернулась и произнесла:
— Все в порядке, Денис. Не комплексуй. Ты никому ничего не должен. Жизнь есть жизнь. А эта женщина, Марина, — необыкновенная. Жаль, что ты этого не замечаешь.
Я не знал, что ответить.
Неопределенно кивнул, закрыл дверцу машины. Посидел во дворе, наблюдая за окнами…
Когда вернулся, Марина уже стояла на пороге, обуваясь.
Действительно, она была умницей: была рядом, когда надо, и вовремя исчезала.
Более того, стоя у лифта, она сказала почти то же самое:
— Все в порядке. Она великолепна. Не комплексует.
Я чуть не расхохотался.
Казалось, мир состоит из сплошного женского заговора, суть которого я никак не мог понять.
Нью- Йорк, 2013 год
— Значит, банда, я узнал следующее: этот ваш Джошуа Маклейн весьма оригинальный типчик. Он — этнограф и специалист по народному искусству восточных славян. Может, корни его оттуда. За это не поручусь.
— А адрес?
— Что?
— Ты узнал, где он живет?
Мы с Елизаветой с надеждой уставились на Дезмонда.
— Откуда я это могу знать? — пожал плечами тот и ревностно добавил: — Зачем вам это нужно? Кажется, у нас совсем другие дела!
