Со своими планами Марина еще не определилась. Была в полном отчаянии, увешанная вопросами, как новогодняя елка игрушками.
Еще не зная, что решить (хотя со стороны Станислава все было ясно как божий день), утром вырядилась так, как никогда: если уж бросаться в омут головой, так хоть перед тем развлечься реакцией будущего мужа.
Черные колготки в сеточку, красные туфли на шпильках и короткая джинсовая юбка. Пусть увидит, какой она может быть! Обвела рот яркой помадой. Посмеялась в зеркало, увидев перед собой тот образ, от которого планы Стаса могли слегка пошатнуться. И тогда она сможет зацепиться хотя бы за одну маленькую соломинку, чтобы определиться окончательно.
Внутри раскручивался какой-то вентилятор и крушил лопастями все, что попадало под них. Под яркой оберткой было сплошное месиво.
Марина решила, что сегодня она должна расставить все по своим местам и окончательно принять изменения, которые могут произойти, как только она скажет Стасу «да».
Сердце станет сердцем, почки — почками, а кровь потечет в правильном направлении.
День должен быть решающим, а решение коротким, как выстрел.
Шла по улице, ловила на себе взгляды, вдыхала запах цветущих каштанов и думала, что этот город наконец стал принадлежать ей.
Даже провела рукой по стене дома. Она была холодная и влажная — такая, что Марине захотелось прижаться к ней щекой.
На углу увидела высокую фигуру Стаса.
Он смотрел прямо на нее, но не замечал.
Марина улыбнулась: конечно, в таком наряде он видел ее впервые.
Подошла. Его глаза округлились.
— Что за маскарад? — выдохнул он.
Внутренний вентилятор остановился.
Внутри Марина ощутила тишину.
И пустоту.
Но это была радостная и успокаивающая пустота, готовая принять в себя все, что угодно, но только не этот тон, не эту фигуру, не эти глаза.
И не… Канаду!
Мысленно поблагодарив изобретателей черных колготок, Марина неожиданно спокойно произнесла:
— Я пришла попрощаться…
Он не понял, недоверчиво улыбнулся.
— Шутишь?
— Нет, — сказала она, удивляясь, как просто говорить правду.
Куча вопросов вмиг посыпалась на нее, и захрустели под ногами осколки разбитых елочных игрушек.
— Объяснишь? — спросил он.
— А что тут объяснять? — удивилась она и, уже повернувшись, чтобы уйти, добавила что-то, для него совсем непонятное: — Просто… Веер не раскрылся…
И пошла как можно быстрее, с каждым шагом чувствуя легкость.
Но до конца улицы дошла уже на ватных ногах, каблуки погружались в асфальт, как в пластилин.
Еще один этап жизни с возможностью изменить его закончился — наступает другой. И в этом другом она тоже должна стать другой.
Но какой, оставалось загадкой.
Заметила, что стоит перед яркими дверями кафе, напоминающими вход в цирковой шатер шапито. Прочитала: «Суок».
Вошла, подумав, что сегодняшнее событие надо отметить.
В кафе в это время, едва перевалившее за полшестого, было пусто.
Только под ярким неуклюжим рисунком с изображением персонажей «Трех толстяков» во главе с главной героиней — самой Суок, которая почему-то балансировала на шаре (приветствие художникам-плагиаторам от Пабло Пикассо!), сидел человек и отстраненно смотрел прямо на нее.
Точнее — сквозь нее.
И… точно так же, как восемь или десять лет назад в пустом сквере ее родного города.
…мы оба ты и я
можем навсегда уйти
можем все забыть
можем даже заснуть
а потом проснуться и страдать
перестать ждать
и вновь заснуть
грезить во сне о смерти…
«Ромеро Санчес»!
В нем изменилось все, кроме взгляда, по которому его и узнала.
Если бы не этот взгляд, она улыбнулась бы, помахала рукой и крикнула через два столика: «А вы когда-то выступали в нашем клубе!»
Но тот же взгляд — тяжелый, как земной шар, на котором балансировала Суок, — сделал невозможной эту непринужденную реплику.
Как стало невозможным и то, что произошло внутри самой Марины: перед ее глазами снова распахнулся, раскрылся, расцвел и засверкал всеми красками тот «волшебный веер».
Он развернулся, выстрелил — и Марина с удивлением поняла, что тем веером было не что иное, как его душа, а вовсе не внешние проявления жизни, от которых она ждала этого незабываемого движения!
Именно поэтому, получив то, к чему стремилась, — столичную жизнь, образование, впечатления и тому подобное, она никогда не чувствовала такого счастья и восторга, как в тот день, когда на сцене ободранного клуба выступал студент, читая стихи незнакомого ей французского поэта.
Итак, красота мира не зависела от окружения и обстоятельств!
Она зависела от чего-то совсем другого, от того, на что откликается душа, — это съежившийся и закрытый «волшебный веер»!
Это открытие поразило и смутило ее еще больше, чем случайная встреча.
Но, если это произошло, быстро соображала Марина, может ли она оставить все так, как есть?
Встать и уйти, не сказав ни слова тому, кто побудил ее ехать куда глаза глядят в поисках «веера»?
Перед «Ромеро» стоял графинчик с водкой, он смотрел прямо на нее тем самым взглядом — и это означало, что в его жизни почти ничего не изменилось, кроме внешности.
И ей снова безумно захотелось помочь ему.
Но чем? Что она могла? Поблагодарить за науку бегства?
Напомнить о резиновом городе, о его провале на сцене под свист толпы и стрекотание старого киноаппарата? Ему это нужно?!
Она решительно встала, подошла и села напротив:
— Скучаешь?…
— Пью, — улыбнулся он, подсовывая ей рюмку.
Она даже не представляла, как просто можно въехать в разговор, если ты представляешь из себя женщину легкого поведения!
Никаких реверансов и напоминаний о прежней случайной встрече, никаких лишних вопросов с необходимостью вызывать доверие.
Все возникает просто и сразу. Все понятно без лишних слов.
Она отчаянно опрокинула рюмку, понимая, что только так может находиться возле него.
Он протянул ей сигарету, щелкнул зажигалкой.
Марина подумала, что если бы она подошла с этим своим: «А вы когда-то читали стихи в нашем клубе…», никакого контакта не произошло бы. Ведь «Ромеро» не выглядел человеком, который хочет общаться с себе подобными, а ее жизнь и мысли нисколько его не интересовали.
