— Не знаю. Просто не хочу говорить лишнего. К тому же через полчаса это будет правдой.
— Ложь во спасение… — сказал он.
— А кого надо спасать?
Он снова улыбнулся и кивнул на уставленный яствами стол:
— Давай поедим. О делах — потом.
Сегодня он был настроен решительно.
Сказал себе: ни одно ее движение не вызовет в нем ни жалости, ни того трепета, который он чувствовал вот уже пятый проклятый год с того дня, когда впервые переступил порог их дома. Надо только не слишком заглядывать в глаза и не думать о тех движениях и интонациях, которые делали ее особенной. Ведь эта особенность — чистой воды спекуляция. Но вынимает из него всю душу вместе с решимостью.
— А какие у нас дела? — спросила она.
Збышек отложил вилку. Вероятно, сегодня будет не до еды.
— Ну, во-первых, на твой счет вчера переведен миллион долларов — вторая часть за «Иерусалим». И это стоит отпраздновать.
Она взяла со стола пузатый бокал и начала медленно раскручивать в руке, наблюдая, как золотистый ободок вина ходит по кругу. Ее руки всегда жили какой-то отдельной жизнью, как у индийской танцовщицы. Збышек боялся их тайных знаков.
Дерзко улыбнувшись, он добавил:
— Как и обещал, я сделал тебя богатой.
Она пригубила вино и уставилась на него большими глазами — слишком большими для ее узкого лица. Эти странные пропорции так же смущали его, как и руки.
— Разве я тебя об этом просила?
Да, между ними не было никаких обязательств.
Хотя она и сделала три уникальные работы.
Две он забрал якобы на аукцион. Она даже не поинтересовалась, куда и к кому они попали. Даже поблагодарила, когда на ее банковском счете начали появляться огромные суммы. Заволновался бы Джош. Но она быстро и беспрекословно уладила дело. Просто попросила никогда об этом не говорить, отдала ему карточку и предложила тост за осень, которая надвигалась тогда на Сан-Диего. И была безумно красивой для всех троих.
Теперь, празднуя новый успех в этом ресторане, Збышек Залески до поросячьего визга хотел все время говорить о том, что теперь миссис Маклейн богата и независима.
И только благодаря ему!
Равнодушие Энжи вывело его из себя, снизило градус решительности.
— А разве нет?! — сказал он.
— Не помню такого. Мне вообще ничего не хотелось продавать. Деньги меня не интересуют. Просто надо же было чем-то отблагодарить Джоша. Он столько лет меня терпит…
— Может быть, пора положить конец его терпению — совместными усилиями?
Он впервые осмелился произнести такое.
Впервые хотя бы намекнуть на возможность такого «общего», хотя бы таким забавным образом. Чтобы она посмотрела на него не как на специалиста, коллегу мужа, аукциониста, а как на того, кто может дать ей больше, чем она получает в скучном и надменном Сан-Диего.
— Что ты имеешь в виду? — растерянно спросила она.
Збышек едва не ударил себя по колену: ну какие могут быть намеки?!
На нее надо дышать, как на стекло! Подышать, протереть велюровым лоскутком и положить в карман. Как очки. Или камень в… двенадцать каратов. Или…
Или говорить все прямо и жестко, так, как есть. Так, как он решил.
Без обиняков. Прямо.
Он залпом выпил вино, вытер салфеткой рот, чтобы он не казался влажным и оттого — безвольным, и накрыл рукой ее сомкнутые на коленях ладони.
— Послушай меня, Энжи… Мы знаем друг друга больше пяти лет. Я дал тебе работу, которую ты никогда без меня не получила бы. Я действительно хотел, чтобы ты стала независимой. Теперь ты независима. И можешь быть свободной. Жить, как хочешь.
Она посмотрела на него с удивлением, устало и невнимательно.
— У меня сегодня был не лучший день, — сказала она. — Наверное, я плохо тебя понимаю. Или не понимаю совсем. Извини.
— Да, думаю, не понимаешь. Хотя меня это не удивляет. Но, честно говоря, раздражает. Ведь… — Он махнул в воздухе рукой, мол, говорить так говорить, и добавил: — Ведь это обидно. Любить женщину, которая этого совсем не замечает!
Она опустила голову.
Ее руки начали расправлять салфетку, сметать со стола невидимые крошки, сворачивать и разворачивать край накрахмаленной скатерти.
Он с тревогой следил за этими движениями и со страхом ожидал ее первых слов.
Наконец она произнесла:
— Хочешь, я верну тебе все деньги?
Если бы у него во рту была еда, он подавился бы!
Какой замечательный выход — «верну деньги»!
И ни слова о том, что он сейчас решился сказать.
— Речь не о деньгах! — нахмурился он. — Ты очень умна, Энжи. Ты умнее, чем кто-то может подумать, глядя в твои беззащитные глаза. Не избегай истины. Я сказал, что люблю тебя. И, умоляю, не делай вид, что не понимаешь меня. Ты не могла этого не знать! Но если не знала — узнай сейчас и что-то реши.
— Решить? Что я должна решить?
— Расстанься с Маклейном. И выходи за меня. Мы больше подходим друг другу. У нас общее дело. Общие интересы. Я давно думаю об этом. Я уверен, это будет правильно.
Она рассмеялась.
Она просто-таки разразилась смехом, страшнее которого для него мог быть только взрыв где-нибудь поблизости, как это произошло здесь в сентябре 2001-го.
— Ты серьезно? — услышал он сквозь смех.
У него еще был шанс расхохотаться в унисон и свести все к небрежной шутке, приправив ее парочкой комплиментов, сослаться на выпитое, перевести разговор в другое русло.
На мгновение он засомневался, не сделать ли именно так.
Но это было лишь мгновение.
Она не могла разрушить планы, которые он вынашивал последние два года.
Поэтому продолжал жестко и лихорадочно:
— Я все решил, Энжи. Тебе стоит только кивнуть — и я все сделаю сам. Тебе не придется вести разговоры или собирать вещи. Я дам тебе гораздо больше, чем ты имеешь. К тому же мне кажется, что ты не любишь Джоша. Ты не приспособлена к такой жизни. У тебя другое предназначение. Ты даже не представляешь, на что способна! Это знаю я. Просто поверь мне. А доказательства я приведу позже. Когда мы будем вместе.
Она медленно поднялась из-за стола:
— Если я тебе ничего не должна, Збышек, думаю, я могу идти? У меня завтра утром самолет. Я устала и хочу лечь.
Его поразило ее нежелание даже обсудить предложение.
Никакого интереса.
Удивления.
Возмущения.
Всего того, что могло привести к бурным эмоциям и, наконец, к выяснению отношений. Просто так развернуться и уйти! Странная женщина. Действительно — странная…
