И тем более привлекательная.
Ему не нужно ничего обычного! Поэтому Збышек Залески решил идти до конца.
Властно взял ее за запястье, потянул вниз:
— Сядь! У меня еще есть что сказать тебе, Энжи Маклейн!
Она присела на край стула.
— Дело серьезное. Поэтому буду откровенен…
Он не решался взглянуть ей в глаза.
Но заставил себя смотреть прямо.
— Я слушаю, — холодно сказала она.
— Я не продавал твои гобелены на аукционах!
Как в воду нырнул.
И она, эта вода, оказалась ледяной или — такой горячей, что он не почувствовал разницы между холодным и адским.
Она взглянула на него и выпрямила руки на столе, как школьница. Ничего не спросила, но смотрела требовательно и внимательно.
Он вынырнул и снова набрал полную грудь воздуха.
— Да. Все гораздо сложнее. И может еще усугубиться, если ты сейчас неверно меня поймешь. Поэтому будь внимательна…
Он перевел дыхание и продолжал говорить:
— Итак, я их не продавал! То есть — не продавал именно твоих работ. Я продавал оригиналы! То, что ты за них получила, — десятая доля того, что мы получили вместе!
— Не понимаю… — сказала она.
— Конечно, как ты можешь понимать? — улыбнулся он. — Тебе и не нужно ничего понимать, Энжи. Об этом позаботился я. Наши заказчики — люди, которых я, конечно, тебе не назову. Но они платят. И хотят платить еще. У нас впереди — куча совместной работы.
— Ты хочешь сказать, что украл для них оригиналы работ? — вскрикнула она слишком громко, и он вынужден был осмотреться, нет ли поблизости лишних ушей.
— Тихо!
— Я тебе не верю.
— А откуда ты знаешь, кому верить, а кому — нет? — улыбнулся он.
Она ухватилась за виски, потерла их — за ними начиналась та пульсация, которой она так боялась.
— Я пойду в полицию, — наконец тихо сказала она.
— Хорошо, — сказал он, — иди. Но имей в виду: в Анже среди шестидесяти четырех оригинальных Аррас вот уже пять лет висит одна подделка, которую еще никто не разоблачил. И не разоблачит до тех пор, пока я веду там научную работу и мне верят. А в замке Арундел, где я работал последний год, также экспонируется работа начала семнадцатого века. И ни одному ученому или посетителю в голову не придет проверить ее авторство! Пока я сам не обращу на это внимание уважаемого дворянства. Но тогда я вызову полицию и экспертов. И всячески помогу следствию. Ведь вспомню, что такая ничем не примечательная иностранка Энжи Маклейн из Сан-Диего и ее муж, кстати, известный искусствовед, который имеет доступ к раритетам, очень интересовались всем, что касается этих шедевров. Вас узнают и там, и там. Ведь, вспомни, вы же ездили и во Францию, и в Англию, чтобы посмотреть на оригиналы. Вас узнают. Я об этом позаботился. Но я бы не хотел доводить дело до пожизненного заключения или электрического стула, Энжи. Ты слишком нужна мне.
Он залпом допил вино, его пальцы на бокале раскрылись и побелели.
— Слишком нужна… — повторил он, отводя взгляд от ее лица, выражение которого было для него непонятным. — Решай. Я сказал тебе все, что не должен был говорить. Извини…
Она все еще терла виски, будто пыталась замедлить в них боль.
— Что будет с Джошем?
— Ни с кем ничего плохого не случится, если, конечно, ты примешь мои условия, — сказал он.
Она посмотрела так, что он утонул в прозрачно-зеленой вспышке глаз и еще раз — из множества подобных раз — залюбовался средневековым выражением ее узкого лица.
Приготовился выслушать все, что должен был услышать: возмущение, гнев.
Все равно.
Дело сделано.
Без возврата.
Но ни гнева, ни упреков не было.
Она молчала несколько мучительно долгих минут, а потом спросила глухим голосом:
— Как ты хотел действовать дальше?
Он обрадовался, что все может устроиться проще, чем он думал.
Азартно придвинул к ней стул, взял за руку, горячо заговорил в самое ухо:
— Завтра уедем отсюда вместе. Я купил виллу на Мальте, на острове Гозо. Там хорошо и безопасно. Есть мастерская со стеклянными стенами — тебе понравится! Остальное будем решать через адвокатов.
— Понятно. А сейчас я могу пойти в свой номер? — спросила она, как ученица, которая просится выйти из класса.
Главное — ничему не удивляться! Ни этому вопросу, ни тому, как быстро она приняла решение.
— Конечно, — позволил он, едва сдерживая радость. — Ты же не пленница! Буду ждать тебя здесь в холле утром, часов в восемь. Успеешь собраться? Наш самолет в двенадцать.
Она поднялась.
Он тоже поднялся, чтобы проводить ее до лифта, а возможно, и дальше…
Но она властным жестом остановила его:
— Не провожай.
И пошла через зал.
Он еще не верил, что все обошлось как нельзя лучше. Следовательно, он не ошибся в ней. Эта маленькая чужеземка еще даст жару всем, кому не успел он!
А особенно этому Джошуа Маклейну, который всегда держал его за щенка.
Кивнув официанту, что сейчас вернется, он все же догнал ее в холле и схватил за плечо:
— Извини, я только хотел напомнить, что завтра буду ждать здесь. — Он кивнул на кожаный диван у окна.
Она улыбнулась:
— Я тебя услышала. И все хорошо поняла. Спокойной ночи.
Она вошла в лифт и несколько мгновений спокойно смотрела на него.
И только потом, когда на седьмом этаже вышла важная парочка японцев, поднесла руку к лицу и укусила себя за запястье.
Так, как делала всегда, когда ее никто не видел. Чтобы не закричать…
* * *
Посреди номера стоял ее маленький чемодан.
Постель была застелена. На подушке лежала круглая шоколадка в золотой обертке.
Она села на край кровати, сбросила туфли.
Задумалась, вспоминая весь день — с самого начала.
Фестиваль.
Толпу.
Родные лица.
Отчаяние.
Побег через волны, которые несли ее назад — в открытое море.
Встреча со Збышеком Залески.
Волны понесли ее вперед — на скалу.
Где- то поредине этого водоворота блеснула теплыми огнями тихая гавань Сан-Диего.
Лицо Джоша и его последние слова, когда провожал на самолет: «Я буду ждать тебя…»
Единственное, чего она не чувствовала, — физического воплощения самого себя, того большего, чем просто «руки-ноги-голова», того сильного и надежного, что должно быть внутри.
