Разве что расходились ночевать — оставались ожесточенные, те, которые охраняли, чтобы на месте их протеста не залили каток. Городская власть вопила с экранов о невозможности устроить для детей и гостей столицы новогодний праздник. Президент жалел, что «протестующие» мешают подарить людям праздник в виде «елки»…
В общем, за пять дней я привык быть в веселой карусели жизни, которая наконец завертелась всеми своими ржавыми колесиками и неожиданно доказала: ржавчина налепилась только извне, а внутри был достаточно закаленный металл.
Каждый вечер в скайпе меня разыскивал Дезмонд Уитенберг, но я приходил домой без сил и желания составлять ему отчет о событиях, пусть смотрит свое BBC.
Несколько раз быстро отписался, вежливо передавая поздравления Елизавете, и впопыхах, скорее всего, из вежливости спросил, нет ли у них каких-то новостей по поиску. Получил короткое «ноу» и выбросил это из головы.
Вечером, тридцатого ноября, отвез к беседке несколько пачек чая.
— Мы подружились с ментами, — весело похвасталась Лина. — Вот те — из Ровно, те — киевские, только из академии. Перевоспитываем потихоньку. Думаю, скоро они перейдут на нашу сторону.
— Сомневаюсь. Они не сдвинутся со своей точки. Помнишь по учебе: она называется точкой невозврата? Те, кто стоит здесь, — уже оказались на этой «точке невозврата». Вряд ли их можно сдвинуть песнями и танцами, — сказал я.
— Но этот сдвиг может произойти!! — горячо возразила она.
— Каким образом? Когда?
— Когда хотя бы один из них — из той цепи — сделает шаг в противоположную сторону. Хотя бы один! И тогда, я уверена, такой же шаг за ним сделает и второй, а потом — третий. А потом это уже будет необратимый процесс. И пусть сейчас ничего не будет зависеть от того первого, но это уже будет маленькая победа. И для нас, и для того первого, кто станет ОДНИМ ИЗ НАС. Сбросит свой защитный шлем и найдет свое лицо, вспомнит свое предназначение и вернет свою душу. А может быть… — она задумалась, — возможно… снимет клеймо со своих будущих потомков.
— А как же присяга? — улыбнулся я.
— А кому они присягали? — иронично спросила она и, не дожидаясь ответа, уверенно сказала: — Народу!
— Какому народу? — улыбнулся я. — Что для них — народ, как думаешь? К сожалению, это — господа с депутатскими значками в «Бриони», которые проходят мимо, даже не здороваясь. Они будут защищать их, а не нас!
— Посмотрим… — надулась Лина.
Я заметил, что в последнее время это слово не сходило с уст многих.
Обнял ее и поехал домой сливать фото на компьютер…
* * *
…Утром включил телевизор и максимально уменьшил звук, прислушиваясь к движениям в соседней комнате: спит ли мать.
В последнее время я накачал ей различных фильмов периода ее молодости, научил включать винчестер. И она смотрела только их. Ведь когда встречала новости, плакала, приговаривая: «Что происходит? Зачем? Так хорошо жили…»
Итак, включил.
Посмотрим…
И подскочил на стуле, не веря своим глазам.
Черные отряды уничтожали студенческий лагерь. Наступали, орудуя дубинками, сбрасывали людей вниз, добивали упавших, волокли по асфальту неподвижные тела, догоняли тех, кто пытался бежать или закрывался руками от ударов, давили и пинали ногами…
Где- то в глубине кадра увидел белую куртку. Лина?!
Начал искать сигареты, не понимая, что на самом деле ищу мобилку.
Скомкал пачку — не то! Нашел телефон.
Пальцы не слушались, в глазах двоилось. Долго не мог разобрать надпись на экране — «Ослик». Нажал кнопку вызова.
Держал минут пять. Или это мне только показалось?
В трубке играла какая-то веселая мелодия, нечто вроде «Собачьего вальса».
Проклял ее на веки вечные. И восславил, когда в трубке раздался приглушенный Линин голос:
— Я у Михайловского… Если можете, босс…
— Я мигом! — крикнул я и оделся, как когда-то — в те времена, когда меня ставили в пример в нашей «золотой роте», — за минуту.
…Лина сидела на земле, упершись спиной в белую стену собора. Из-под ее вязаной шапочки тек красный ручей. Вокруг суетились люди.
Я подхватил ее под руки, поднял.
— Денис Иванович… — сказала она. — Есть арестованные… Мне домой нельзя… Ребят… — она кивнула на собор, — забрали туда… А я вас дождалась…
Я осторожно вытер кровь с ее лица.
К нам подошла какая-то женщина в шубе, надетой на ночную рубашку:
— Нужна помощь? Я живу здесь неподалеку. Девочку можно ко мне…
Я поблагодарил, сказал, что на Владимирской нас ждет такси.
Глубже надвинул шапку на Линино лицо, взял под руку:
— Идти сможешь?
Она кивнула.
— Мы должны идти, — сказал я, — желательно — ровно…
Она слабо улыбнулась:
— Попробуем, босс…
Мы пошли в такси, пытаясь изображать обычную парочку, ведь выше собора рыскали или просто стояли, наблюдая, милиционеры. Они показались мне растерянными.
В такси Лина привалилась ко мне плечом и закрыла глаза.
— Может, в больницу? — спросил я.
— Тогда лучше сразу в тюрьму… — прошептала она, улыбнувшись.
Я назвал водителю адрес своей старой квартиры, в которой еще несколько месяцев назад жила Елизавета.
— Босс, — сказала Лина по дороге, — вот увидите, это будет последней каплей. Завтра все изменится. Мы победили…
Я успокоил ее, попросил не говорить, и она впала в дремоту.
Дома я осмотрел ее голову. Пришлось буквально отклеивать шапку от растрепанных окровавленных волос.
Скрежеща зубами, представил, как какой-то здоровенный мужчина бьет по голове вот это создание метр шестьдесят ростом. Но пытался сдерживать эмоции. Лина — тоже. Она даже шутила.
Рана оказалась неглубокой. Применяя свои скудные медицинские познания, я состриг вокруг нее несколько прядей, промыл перекисью водорода. Забинтовал, как мог.
Боялся, что у девушки сотрясение мозга, но как это проверить — не знал. И Интернет здесь давно не работал, хотя старый компьютер стоял, покрытый толстенным слоем пыли.
Лина уснула.
Я смотался в аптеку, спросил, что делают, когда у человека сотрясение мозга.
— Везут в больницу, — сонным голосом сказала флегматичная аптекарша бальзаковского возраста.
— А в домашних условиях? — спросил я.
Она подозрительно посмотрела на меня:
— Вы избили жену? Ей бы я посоветовала просто вызвать милицию!
— Остроумно, — сказал я. — Но это не ваше дело. Не знаете — так и скажите!
