Наше шале находится в Грюйере неподалеку от небольшой деревушки Шармэ. Это большой деревянный жилой дом на ферме, украшенный охотничьими трофеями, прибитыми гвоздями к южной стене. Размеры дома внушают мне ощущение надежности: в нем много ниш и крошечных комнатушек, в которых чувствуешь себя защищенной. Все окрашено в цвет меда: стены из покрытых лаком бревен, сосновые перегородки, ступеньки и лестницы, огромный кухонный стол, большая труба, скамейки для ног и кресла-качалки у очага.
Как всегда, мама внесла свой собственный штрих, разбросав везде цветные подушки в тон нежным старинным шторам. Мадам Мортье, вдова, и ее дочь Жаннетта живут в маленьком флигеле и присматривают за домом в течение всего года. Мы можем приехать без предупреждения: за несколько минут будет разожжен огонь в большом камине в гостиной и других комнатах с тем неповторимым смолистым запахом традиционных сельских домов Грюйера. Каждый раз, приезжая сюда, я испытываю обостренное чувство радости при виде издали вырисовывающейся на фоне голубого декабрьского неба черепичной крыши, покрытой снегом, толстой шапкой нависающим над фасадом и северной стороной дома. Черепицы, перекрывающие друг друга пластинки светлого цвета, напоминают бок какого-то огромного кита.
Морис и Сюзанна идут впереди меня, я наблюдаю за ними с каким-то радостным и нежным чувством. Я подбираю пригоршни снега, леплю большие снежки и разбиваю об их меховые шапки. Они не остаются в долгу и бомбардируют меня. Жан-Марк, наш дальний родственник, по возрасту немного младше меня — мама регулярно приглашает его на Пасху и Рождество, — включается в битву, но неожиданно я теряю к ней всякий интерес и прошу его прекратить. Как и все юноши его возраста, он не способен понять, когда следует остановиться, и продолжает швырять снежки, которые, разбиваясь, превращаются у меня на спине в маленькие замерзающие ручейки. Я яростно ругаюсь с ним. Морис и Сюзанна прилагают огромные усилия, чтобы меня успокоить. Но мы уже входим в свои комнаты, и вскоре, лежа в чудесной горячей ванне, я забываю о своем дурном настроении. Когда спускаюсь в гостиную, все уже пьют вино.
Чета Пампренье, подруга детства моей мамы и ее муж, адвокат из Миди, пришли к нам в гости, как делают это уже много лет. Равно как и старушка мадемуазель Эчевери, баскская леди, которая помогла отцу во время войны выбраться в Испанию. И, наконец, Жан-Марк; он раздражает меня, хотя, должна сознаться, он выглядит лучше, чем большинство ребят его возраста. Он довольно высокого роста, с вьющимися черными волосами, большими карими глазами каштанового оттенка и длинными ресницами. С этой точки зрения он в порядке, даже ни единого прыщика на гладкой коже. Но не очень находчив. Любит теннис и очень гордится своим умением кататься на лыжах. Он завоевывал награды с семи лет. Я довольно хорошо хожу на лыжах, но мне наплевать на все это, и когда он начинает рассказывать мне о своих подвигах и расхваливать Валь д’Изер в ущерб Шармэ, я прошу его прекратить. Мне безразличны склоны в Валь д’Изере, и я просто счастлива без всяких претензий кататься на лыжах вместе с немецкими швейцарцами и мелкими буржуа французами, приезжающими в это непритязательное местечко. Если же я, скажем, пытаюсь поговорить с ним о понравившейся книге, он отвечает шаблонными фразами — все это выше его понимания. Мое единственное удовольствие, серьезно беспокоящее Жан-Марка, заключается в подшучивании над ним. В тот момент, когда мы действительно беседуем, я принимаю свои меры.
— Приходи ко мне в комнату сегодня ночью, я хочу кое о чем поговорить с тобой.
— Ночью? Но твои родители не позволили бы нам этого!
— Конечно, но они и другие гости не приедут до следующей недели, до сочельника. Мы будем одни шесть дней, и я хочу воспользоваться этим.
— Не кажется ли тебе, что Сюзанна…
— О, Сюзанна может заниматься своими делами! Она не собирается играть роль суровой мамы только потому, что вышла замуж. И ты будешь делать то, что я скажу.
Жан-Марк стучит в мою дверь ровно в полночь. Я не могу точно объяснить почему, но в моей голове этот визит связывается с рассказом Сюзанны о том, как она была с Мари Мак-Гарре. Я заставляю Жан-Марка немного подождать. Он стучит еще раз, а я по-прежнему не двигаюсь с места. Должно быть, он заметил свет, пробивающийся из-под двери, но не решается подать ни звука, скорее всего, из боязни разбудить других. Однако не уходит. Я не знаю, как долго должна заставлять его ждать. В моем воображении возникает Сюзанна, взрослая Сюзанна, моя дорогая Сюзанна, не решающаяся войти в комнату Мари. Можно подумать, я хочу наказать Жан-Марка, заставив его пережить все случившееся с Сюзанной. Но когда я понимаю, что он собирается уходить — слышу его удаляющиеся шаги, — вскакиваю и распахиваю дверь:
— Быстро входи, — произношу я шепотом. — Что ты делаешь? Я давно жду тебя.
— Я… стучал дважды.
— Ладно, должно быть, я уснула. Знаешь, я думала о тебе.
До чего же безобразно выглядят халаты и пижамы у мужчин! Он действительно смотрится жутко в каком-то фиолетовом одеянии, собравшемся в складки поверх полосатых пижамных брюк, откуда нелепо торчат его лодыжки.
— Ну и видок у тебя!
— Если ты не рада меня видеть, просто скажи, — Жан-Марк сердится.
Мне он, пожалуй, нравится. Хоть у Жан-Марка отвратительный характер и он выходит из себя совершенно беспричинно, тем не менее он добр и честен, и это мне в нем нравится. Всегда говорят — по крайней мере, учителя и определенная категория взрослых, — что у юноши или девушки открытое лицо. Я не выношу открытых лиц. Более того, я хорошо понимаю, что это значит. Я часто изучала свое лицо в зеркале, и оно не могло быть более открытым или честным. Люди реагируют на него положительно. Однако, если бы они знали, что я думаю на самом деле! Почему же одно должно отличаться от другого? Действительно, те, кто смотрит вам прямо в глаза, всегда беспокоят: они, как правило, в конце концов подкладывают вам свинью. Обычно я предпочитаю тех, кто смотрит в сторону или вверх, или вниз — не важно куда — так долго, пока ты не перестанешь казаться им любопытным животным. У Жан-Марка есть хорошая манера опускать глаза. Если бы он знал, каким милым он становится, когда так делает… К счастью, ему это неизвестно — и я, разумеется, не скажу ни слова.
— Сними ты это ужасное рубище!
— Мой халат? Что за…
— Он отвратителен. Ужасно!
— Ты, наверное, считаешь, что сама одета нарядно! — сердито возразил Жан-Марк.
— Уж получше, чем ты!
Все еще ворча, он снимает свой безобразный халат. Его пижама далека от идеала, но, возможно, потому, что он выглядит очень худым в ней и к тому же очень расстроен, я чувствую, что хочу крепко обнять его. Хотя и не собираюсь этого делать. Он был бы слишком счастлив, идиот, и мог бы все испортить.
— Сядь в кресло.
— Почему ты пригласила меня?
— Я всегда должна объяснять тебе мотивы своих поступков?
— Нет, но я просто хочу знать, почему ты хотела, чтобы я пришел сюда?
