Но Жан-Марк еще практически ребенок, а мэтр Жарро — настоящий мужчина, он даже обладает определенным шармом, внешностью, тогда как Жан-Марк сосредоточен на самом себе и излишне скован. Когда Жан-Марк снова увидел меня после «изнасилования», он как-то странно поглядывал на меня; вспомнил, должно быть, о сперме, но ему никогда не приходило в голову, что я могла нарочно организовать все так, чтобы Морис попал в ловушку. Смутное сомнение, должно быть, и возникало где-то в глубине его души, но он не мог определить точно, в отношении чего. Он пытался поговорить со мной об этом, но на протяжении всего расследования я следила за тем, чтобы никогда не оставаться с ним наедине. Когда праздники закончились, он уехал. Во время его проводов на вокзале на лондонский поезд ему удалось воспользоваться возможностью и пробормотать мне прямо в ухо: «Я действительно не понимаю! Извини, это ужасно! Ты думаешь…» Я не позволила ему продолжить. Насколько я понимаю, он закончил. Жан-Марк олицетворяет собой «до». Теперь мне нужно хорошенько поразмышлять над многими другими вещами.
Я должна поработать: нет, «поработать» — не то слово… Я должна себя подготовить. Вот что я чувствую — как бы поточнее объяснить? — я должна подготовить себя для Мориса.
Сейчас я еще не совсем уверена, чего хочу и что ищу, но Морис существует во всех моих мыслях и действиях, в моей фантазии. Я вижу только его, словно маяк, светящийся и ослепляющий.
Так, в ночь после его ареста я ласкаю себя перед сном, вроде бы ничего и не случилось: лежу, застыв, прямо на кровати, ноги мои холодны. Я чувствую, как мне хочется кричать или даже умереть (это не желание смерти на самом деле, а чувство, что смерть, возможно, не так уж далеко), и в то же время моя рука не может оставить в покое влагалище, мой треугольник. Пальчик проскальзывает между наружными губами. Мне бы хотелось оказаться на улице, лаская себя перед взором каждого встречного, и в тот момент, когда я думаю об этом, «каждым встречным» становится Морис.
Я закрываю глаза, чтобы в темноте сделалось еще темнее, и в моем воображении возникает улица, заполненная мужчинами и женщинами. Они останавливаются, чтобы посмотреть, как я ласкаю себя, стоя на углу у входа в здание лицом к ним. И вот спустя мгновение мужчина подходит ближе, и этот мужчина — Морис. Он приближается ко мне, я вижу только его, и он видит только меня и, уже стоя лицом ко мне, медленно освобождает ремень на своих брюках, расстегивает ширинку, чтобы продемонстрировать мне свой возбужденный пенис. Он берет его в руку и приближается, еще ближе, я тоже придвигаюсь к нему, прежде чем соображаю, что он собирается войти в меня. Возможно, в действительности я не хочу, чтобы он овладевал мною; что мне нравится — так это его рука, сжимающая набухший и возбужденный пенис, нацеленный на мое лоно; больше всего я люблю его глаза, опущенные в направлении моего влагалища: его зрачки, кажется накалены добела и, подобно лучам лазера, сфокусированы на кончике моего клитора, этом маленьком бутоне, на который я поспешно нажимаю.
Всякий раз, когда мэтр Жарро приходит навестить меня, я начинаю думать одновременно о Жан-Марке и Морисе. Каждый день он отводит меня к следователю. Мама провожает его до моей комнаты. Он садится на маленький стульчик у платяного шкафа с зеркалом. Я остаюсь лежать на кровати, перелистываю книгу и слушаю его. В беседе со мной он тщательно выбирает интонации, очень добрые и мягкие. Он объясняет мне закон и чего ждет от меня судья, подготавливает меня, а также задает немного вопросов относительно того, что случилось, поскольку он недостаточно хорошо, как ему представляется, информирован. Эти вопросы больше касаются меня и моих чувств. Я уверена, родители убедили его вызвать меня на прямой и подробный разговор. Я знаю, им должно казаться, что я глубоко взволнована происшедшим, а я слишком хорошо понимаю, что мое поведение следует воспринимать как совершенно отличное от прежнего.
Я придумала действительно изумительный трюк, намного более эффективный, чем можно было ожидать. Я сказала Жарро, что со времени «нападения» Мориса я чувствую нечто похожее на жжение между бедрами. Он вспыхивает, когда я говорю об этом, и слишком поспешно произносит:
— Вы рассказывали доктору об этом, Нея?
— Нет, я не то имею в виду, мэтр, это ощущение горения, жара, что-то вроде воспоминания. Должна признаться, это даже приятно, чего я, однако, очень стыжусь.
— Вы не должны стыдиться. Единственный человек, которому следовало бы умереть от стыда, я употребляю слово «умереть» в буквальном смысле, это Морис.
— О нет, Морис не должен умереть! Я уже говорила вам, мэтр, что уверена: он не хотел причинить мне вред, вы понимаете, я знаю, что он любил меня, и я тоже очень сильно любила Мориса. Кроме того, если бы это не было правдой, у меня не появилось бы такого… приятного… воспоминания.
Я делаю паузу перед тем, как произнести «приятного», и смотрю на него. Чувствую, что это расстраивает его. Уже само упоминание мной «чувства жара» странно подействовало на мэтра, но я понимаю, что жутко смущаю его. Хотя сама, напротив, получаю удовольствие от этой идеи. Я и на самом деле снова ощутила то тепло и влагу во влагалище, которые, когда я предоставлена сама себе, заставляют меня тотчас же начинать мастурбировать — не важно, когда и как.
Мэтр Жарро советует мне не говорить об этом ощущении со следователем.
— Я не предлагаю вам что-либо скрывать, Нея, но, поверьте мне, он не должен знать ваши самые сокровенные мысли, чувства и ощущения — они принадлежат вам и только вам.
— Но я могу поговорить о них с вами, не так ли? — невинно спрашиваю я.
— Конечно, — говорит он с некоторым трудом, открывает рот, словно хочет что-то добавить, затем замолкает, кладет обе руки мне на плечи и смотрит прямо в глаза. Затем уходит.
Чем добрее ко мне мэтр Жарро, тем противнее становится следователь. Когда мэтр Жарро снова протестует по поводу бесчисленных мучений, которым я подвергаюсь, следователь сухо отвечает ему:
— Не беспокойтесь, мэтр, этот допрос — последний. Он может закончиться только судебным разбирательством с заключением под стражу Мориса Пийзэ… Или же я буду вынужден установить отсутствие причин для судебного преследования.
— Что это значит? — от неожиданности будто поперхнувшись, говорит мэтр Жарро. — Нет причин?.. После всех жутких испытаний, выпавших моей клиентке, нервных и психических срывов, последствия которых могут сказаться на ней в течение всей оставшейся жизни!
— Не увлекайтесь, мэтр, — спокойно обрывает его следователь. — Я ограничился тем, что показал вам, что собранные доказательства должны логически привести к заключению под стражу, если только, конечно, — едва ли мне можно верить вам на этом этапе нашего расследования — не появится какой-то новый фактор для установления его невиновности.
При этих словах следователь пристально смотрит на меня.
— Это предел! — взрывается мэтр Жарро. — Новый фактор! Какой новый фактор. Ваша честь? Он был схвачен на месте преступления!
— Не совсем in flagrante delicto
[4], мэтр… Все свидетельские показания, имеющиеся в моем распоряжении, отличающиеся от показаний мадемуазель, могут быть определены a posteriori
[5]. Следовательно, мнимое преступление…
