Его второе письмо куда длиннее моего и несколько высокопарное. Мне нравится этот мягкий педантизм Мориса. Он доказывает, что я была права: он любит меня больше прежнего. Он пишет, что приумножил свой гомосексуальный опыт, но не потому, что находит в нем какое-то особое удовольствие: «Я имею в виду, я не нахожу другого удовольствия». А по той причине, что это единственный способ избавиться от атмосферы ревности и разочарования, навеваемой тюрьмой.
Будь то тюремщики или «короли» заточения, тюремный закон всегда основывается на иерархии, в которой, как и в первобытном обществе, сила играет роль магической формулы. В рамках таких обществ посвященных человек поднимается с низшей ступеньки привилегированного общественного положения на высшую только в результате жестоких испытаний. Распределяемая и принимаемая сила есть основа единственно настоящего порядка.
Через чередование гомосексуальности, направленной на самых юных и слабых из посвященных, а также на сильных; через предложение любви фантазирующим онанистам (тем, кто занимается любовью с женщинами, ожидающими их на другой стороне тюремной стены) или тем другим, самым одиноким из всех, кто достигает оргазма с незнакомцем, которого у них никогда не будет; и при помощи тактики применения силы или угроз — с тем чтобы за ним не закрепился стереотип «гомосексуалиста», «педераста» или «королевы уборной» — Морис знал, как заработать себе обаятельный имидж среди своих посвященных парней. Он — их отец, мать, любовник. Таким образом, он заменил правилом силы принцип уравнительного общества, куда лучше переносимый администрацией, потому что Морис занял убедительно подобострастную по отношению к властям позицию. Старший тюремный офицер и даже начальник тюрьмы знают, что он бегает по тюрьме как главенствующий самец в группе обезьян или волчьей стае. Они воспринимают эту ситуацию все более охотно теперь, поскольку в их присутствии он выражает самую жалкую рабскую приверженность.
Морис доволен своей двуличностью. Существует лишь одна причина и одна цель этой «комедии»: передать и разделить свою любовь к Нее и, как он добавляет, «с настоящего момента свою любовь к Директрисе». Он тоже заканчивает свое письмо, изменив прощальную фразу: «Ты во мне в ней».
В то время как Директриса вместе со мной поражается такому факту и тому, как он хорошо «пристроил» свой член, не выхолащивая нашу любовь, мы все больше сожалеем о нашей неспособности вывести Мориса из игры, которая, по его мнению, находится в его ведении, но правилам которой он тем не менее по-прежнему подчиняется.
Приближаются летние каникулы, а мы не предприняли ни одного дополнительного шага вперед.
Одним июньским днем Директриса вызывает меня в свой кабинет. Она представляет меня мсье Моссу, чья нежная лысина и почти невидимые ресницы напоминают, как и его имя, анемичный лишайник.
— Мсье Мосс привез тебе важное сообщение от твоего отца… Но будет лучше, если я позволю ему самому рассказать тебе об этом.
— Итак, мадемуазель, ваш отец хочет, чтобы вы обрели свободу. Я избавлю вас от юридических подробностей. Основные последствия его решения сразу же предоставят вам большинство прав взрослого человека и, в частности, право свободного пользования своим имуществом. Это имущество, довольно значительное, главным образом состоит из двух отдельных частей: во-первых, состояние вашей покойной мамы, половина которого переходит к вам, и, во-вторых — доверительной собственности, вверенной попечению вашего отца и оформленной им на ваше имя по швейцарскому законодательству. Французский закон фактически не распространяется на действия такого рода. Ваш отец имеет значительные деловые интересы за пределами Франции — законные интересы, спешу заметить, и такие, о которых официально заявлено французским финансовым властям. Итак, ваш отец выразил желание уступить право совместного владения неразделенным недвижимым имуществом вам и вашей сестре и самому жить на довольно умеренную часть дохода от опеки, которую он считает достаточной для удовлетворения своих нужд. Капитал попечительства теоретически не может быть передан или уступлен (без права передачи). Однако договорено, что с согласия попечителей или, если вам так предпочтительнее, кандидатов вашего отца — опекунов этих денежных сумм, которые могут быть отозваны только в результате довольно сложной процедуры — вы можете передать до половины капитала. Но если ваши деловые отношения окажутся противоречащими здравому смыслу, ваша доля дохода, конечно, будет уменьшена пропорционально вашим потерям. Все определено в документе, и нам сейчас только требуется ваше согласие на урегулирование этого вопроса.
Почему мой отец принял такое решение? И почему он сам не приехал и не сказал мне лично об этом?
— Ваш отец поручил мне проинформировать вас, что он хочет освободить вас от любых уз, связывающих с ним — не просто материальных, но и моральных обязательств. «Дайте ясно понять моей дочери, — сказал он, — что в тот момент, когда она будет свободна, она может забыть о моем существовании…» Мне кажется, это просто такая манера говорить, — добавляет мсье Мосс с натянутой улыбкой, — но именно так он и сказал.
— Итак, что я должна сделать?
— Все, что требуется, это подписать документы, которые я вам привез. У меня есть необходимая доверенность. Если мадам позволит нам, мы завтра посетим нотариуса в Монтрё, и я условился о встрече в канцелярии вашего консульства в Женеве, чтобы удостоверить законность документов, касающихся вашего совершеннолетия.
Отец — и особенно мать — были намного богаче, чем я могла себе представить, и с сегодняшнего дня именно я буду распоряжаться этим богатством…
Однако я не сразу воспринимаю это обстоятельство. Моя первая реакция — отец бросает меня, отказывается от меня, не хочет иметь со мной ничего общего. Я поворачиваюсь к Директрисе и говорю ей:
— Морис в тюрьме… отец не хочет меня больше видеть… а как насчет вас? Я собираюсь покинуть вас тоже. Не думаю, что могу остаться в Лаклэрьер навсегда.
— Нет, конечно, ты не можешь остаться в Лаклэрьер навсегда, — признает Директриса со сдержанностью, напоминающей мне мою первую беседу с ней.
Что происходит? Она тоже думает бросить меня?
— Вы собираетесь покинуть меня?
— Нет, дорогая, я не хочу покидать тебя, но это жизнь. Я заведую Лаклэрьер, это моя профессия, мой способ заработать себе на жизнь… Ты богата, я нет…
— Если я богата, я собираюсь воспользоваться своими деньгами. Если я богата, ты тоже…
— Нет, Нея, все не так просто. Мне тридцать, тебе восемнадцать — не может быть и речи о твоей помощи мне. У тебя есть опекуны, твой отец предоставил тебе свободу, но мне кажется, он будет получать информацию о твоих делах, нет, я думаю, все кончено…
Директриса, очень бледная, исчезает, оставив меня одну в своем кабинете. Я ошеломлена. Одним махом я лишилась всего. Что я буду делать с этими проклятыми деньгами? Как их использовать? Каждый тратит деньги на то, чтобы получить то, что хочет, не правда ли? Я, однако, потеряла все. У меня нет больше Мориса, отец не хочет и слышать даже упоминания моего имени, а Директриса меня бросает. Я не согласна, она не имеет права покидать меня таким образом!
