Я встаю и бегу за ней: должно быть, она пошла в свою комнату. Иду туда. Открываю дверь и вижу ее лежащей лицом вниз на постели, ее плечи вздрагивают. Она плачет.
— Почему вы плачете?
Нет ответа. Я бросаюсь на кровать рядом с ней и, приподнимая ее голову, смотрю прямо в глаза.
— Пожалуйста, не плачьте… Я должна плакать. Почему вы хотите отпустить меня?
— Но я не хочу ни оставлять, ни отпускать тебя, Нея. Ты не понимаешь, ты дурочка… не понимаешь, почему я плачу? Я не смогу вынести это, но я должна…
— Почему ты должна? У меня есть деньги, не так ли? Да или нет? Ты просто покинешь Лаклэрьер.
Впервые я использовала интимное обращение «ты» в разговоре с Директрисой. Она поступала со мной так уже давно. Не знаю, как это случилось, я всегда прежде обращалась к ней формально — и вдруг неожиданно использовала единственное «ты», возможно, потому, что в первый раз я по-настоящему поняла, что она зависит от меня так же, как и я от нее.
— Я тоже плАчу, ты знаешь… мы не можем бросить друг друга, из Лаклэрьер мы должны уехать… вместе.
В течение многих дней и ночей мы продолжаем говорить без единой мысли в голове в привычной нам атмосфере, но которая сейчас кажется нам невыносимой.
Лаклэрьер — санаторий. Все по распорядку: подъем, занятия, восстановительные сеансы, еда. Каждый знает, что у Директрисы со мной несколько особые отношения. Мы были достаточно скрытными и лицемерными для того, чтобы казаться нормальными. Общеизвестно, что на этот последний год я оставалась скорее по причинам личного характера, нежели в целях прохождения курса лечения. Я нахожусь почти в одинаковом положении с преподавателями, медсестрами и работниками патронажа в Лаклэрьер. Должно быть, они шепчутся за нашими спинами. Однако, я уверена, мы не даем повода критиковать нас.
Все же совсем неожиданно мы не можем и этого вынести. Я хочу жить с ней прямо сейчас, спать в ее комнате и не вставать, как делала обычно, в четыре или пять утра, чтобы тихонько вернуться обратно в свою комнату. Мне бы хотелось… Мне бы хотелось не оставлять ее ни на секунду. В этом все дело.
Это слишком сложно. Но даже эта сложность упростит мою задачу.
Директрисе нравится такая новая ситуация не больше, чем мне, все равно слишком неразумно было бы заявить ей: я, мол, достаточно обеспеченный человек, чтобы купить десять заведений типа Лаклэрьер; но именно это я ей и скажу. «Ты хочешь клинику, ты хочешь зарабатывать себе на жизнь? Хорошо, я куплю клинику, и ты сможешь руководить ею, но это будет моя клиника, а я буду твоим боссом, вот в чем дело…»
— Моим боссом? Какая замечательная идея; Нея — мой босс! Правда, ты и есть мой босс… Я твоя ученица, твоя собственность, твоя вещь, все что угодно…
Я никогда не видела Директрису в таком состоянии.
Неожиданно она кажется мне такой молодой, еще более похорошевшей, если это вообще возможно, от этой идеи подчинения, отказа от руководящей роли.
— Я говорю «твоим боссом», но это просто манера говорить. Мне наплевать на это, но что касается твоих сомнений по поводу денег: поскольку ты не хочешь, чтобы я дала их тебе, ты можешь зарабатывать их сама.
Я чувствую, что идея заведования лечебным учреждением действительно радует Директрису. Но ведь есть еще Морис и отец тоже.
Отец, Морис. Морис, отец. Не уйти от этого. Один пропадает в тюрьме, другой не хочет иметь со мной никаких дел.
Потом вдруг ее осеняет идея разрешения всех наших проблем одним махом.
— Ты знаешь, Нея, единственный человек, который может освободить Мориса, это твой отец. Если бы твой отец вступился за него — отец жертвы, — это имело бы большой вес…
— Почему я не подумала об этом? Я только должна была сказать правду, сказать, что я солгала, что это было ошибочное доказательство и что он невиновен…
— Не так. Они никогда не поверят тебе. Они подумают, что ты из жалости хочешь спасти его. Нет, это твой отец должен вмешаться, только твой отец.
— Но он больше не хочет видеть меня.
— Ты единственная, кто говорит это. Он отдал тебе половину своих денег и всю твою долю наследства мамы, даже несмотря на то, что имеет в нем жизненно важный интерес. Это не жест врага. Он не говорил мсье Моссу, что не хочет тебя видеть, он сказал, что у тебя нет нужды видеться с ним, что совсем не одно и то же.
— Ты думаешь, я могу написать ему?
— Напиши, и мы посмотрим.
Я пишу. Почти две недели проходит, прежде чем я получаю известие. Но это не ответ. Мое письмо возвращается ко мне вложенным в старый желтый конверт с запиской от Мартино, бывшего шофера отца. Он пишет, что был нанят сторожем, а отец уехал.
«Я слово в слово повторяю, что он сказал мне, мадемуазель Нея. Он сказал: „Вы будете смотреть за домом до того дня, пока я не вернусь, получать большую почту и выбрасывать ее в мусорное ведро. Я не хочу, чтобы хоть одно письмо ждало меня по возвращении, договорились?“
Я уже почти выбросил ваше письмо вместе с другими, но увидел швейцарский штамп, а так как мне известно о Лаклэрьер и прочем, я догадался, что письмо, должно быть, от вас. Я подумал, вы будете беспокоиться. Поэтому вот оно. С ним все в порядке. Я высылаю его вам обратно, потому что ваш отец — трудный человек. Я не считаю его неприятным, но он ведет себя странно по отношению к таким вещам, не правда ли? Лучше я верну письмо вам. Во всяком случае, мадемуазель, есть надежда, что у вас все в порядке, как и у нас, и моя жена присоединяется ко мне и передает вам наилучшие пожелания. Ваш Мартино».
У меня на глазах появляются слезы.
— Ты видишь, он не хочет иметь со мной дела.
— Возможно, он не думал, что ты напишешь ему, дорогая. Очевидно, он переживает кризис и не хочет вообще никого видеть… Несомненно, он, должно быть, вернулся к действительности. Письмо от Мартино отправлено примерно три дня тому назад, и он вернулся. Если ты прислушаешься к моему совету, тебе бы следовало туда съездить… Поезжай и повидайся с ним.
— А если он все же не захочет принять меня?
— Ну, тогда вернешься сюда. Я здесь, я не в тюрьме и хочу тебя, хочу всегда.
— Да, но твой преемник в Лаклэрьер будет здесь через неделю: где я найду тебя?
— Верно. Я об этом не подумала.
Я же, напротив, вдруг подумала об этом. Через неделю начинаются каникулы. Мы можем отправиться куда пожелаем. Вот что значат деньги, дающие возможность поехать куда только пожелаешь, пользуясь моментом…
— Мальта.
— Мальта? О чем ты говоришь?
— О Мальте. Ты уедешь туда, закажешь номер в лучшей гостинице, будешь ждать меня, пока я не присоединюсь к тебе. Мы проведем самые потрясающие каникулы в нашей жизни. Будем действовать решительно и делать все, что придет в голову…
— Но почему, во-первых, Мальта?
