В ведении нового владельца кабинет комиссара полиции почти не изменился. В углу стоял массивный письменный стол красного дерева, за ним стул – спинкой к эркерному окну, которое давало рабочему месту освещение со всех сторон и открывало великолепный вид на реку. На широкой мраморной каминной полке каждые полчаса отбивали время пышно изукрашенные часы, за изогнутой решеткой пылал огонь, отбрасывая блики на полированную медную поверхность каминных приборов и ящика для угля. Пожалуй, единственное заметное нововведение представлял собой плывущий по дальней стене косяк рыб, заключенных в стеклянные коробки. Под каждым чучелом золотом было выбито имя Фрица Келлермана, место и дата поимки.
В кабинете ожидали двое в военной форме. Дуглас застыл на пороге.
– Входите, инспектор, входите, – пригласил его Келлерман.
Незнакомцы переглянулись и обменялись кивком. Англичанин подходил им идеально. Мало того, что его называли лучшим детективом отдела убийств, он к тому же был молод, атлетически сложен и имел бледное угловатое лицо, что среди немцев считалось признаком породы. Он был «немецкого типа», превосходный экземпляр «нового европейца». Да еще и блестяще знал язык.
Один из военных взял со стола Келлермана блокнот.
– Еще один снимок, генерал.
Второй достал неизвестно откуда фотокамеру «лейка» и опустился на колено, глядя в видоискатель.
– Пожалуйста, вместе с инспектором смотрите на какие-нибудь бумаги или карту… ну сами понимаете!
На обшлагах рукавов серой униформы Дуглас заметил нашитые ленты. Рота пропаганды вермахта.
– Нам следует их послушаться, инспектор, – заметил Келлерман. – Эти ребята из журнала «Сигнал». Приехали поговорить с нами аж из самого Берлина.
Испытывая неловкость, Дуглас обошел письменный стол и стал изображать, что внимательно читает что-то на передовице «Таймс», тыкая пальцем в газетную страницу. Чувствовал он себя при этом совершеннейшим болваном; Келлермана подобный цирк, очевидно, ничуть не смущал.
– Скажите, инспектор Арчер, – произнес один из журналистов по-английски с сильным акцентом, – правда ли, что здесь, в Скотленд-Ярде, люди называют генерала Келлермана «отцом»?
Дуглас не ответил, в попытках выиграть время делая вид, что старательно позирует.
– Вы что, не понимаете, что своим вопросом ставите инспектора в неудобное положение? – одернул его Келлерман. – И давайте уже общаться на немецком, инспектор владеет им не хуже меня!
– Так это правда? – настаивал журналист, желая получить ответ у Дугласа.
Щелкнула камера. Фотограф сменил ракурс и сделал еще пару кадров подряд.
– Разумеется, правда, – вскипел Келлерман. – Вы считаете меня лжецом? Или, может, таким начальником, который не знает, что делается у него под носом?
Журналист окаменел, фотограф опустил камеру.
– Да, это правда, – подтвердил Дуглас.
– А теперь, господа, у меня работа. – И Келлерман без особых церемоний выставил их вон, как старушка прогоняет нахальных кур, забредших к ней в спальню. – Прошу меня извинить, инспектор. Попросили пять минут, но все это как-то слишком затянулось. Впрочем, такова суть их работы – использовать всякую возможность, любыми путями всюду пролезть. – Он прошел назад к столу и сел. – Ну, мой мальчик, излагайте. Что у нас тут происходит?
Дуглас зачитал доклад, где необходимо делая отступления и объясняя подробно. Келлермана больше всего заботил вопрос обоснованности трат, и Дуглас всегда составлял отчеты таким образом, чтобы было понятно, куда идут ресурсы департамента, причем переводил все расходы в оккупационные марки.
Когда с формальностями было покончено, Келлерман открыл хьюмидор. На черном рынке сигары шли по пять оккупационных марок за штуку, так что кубинская «монтекристо» размера «два» могла считаться весьма достойным поощрением. Келлерман тщательно выбрал пару штук – как и Дуглас, он больше всего ценил те, на которых виднелись зеленые и желтые пятнышки. Не спеша обрезал, аккуратно убирая торчащие волокна табачного листа. Как обычно, на генерале был безукоризненный твидовый костюм, из жилетного кармана свисала цепочка золотых часов. Следовало ожидать, что он не наденет форму даже по случаю визита журнального фотографа. И, как и многие люди его поколения в высших эшелонах немецких войск, он предпочитал армейские звания громоздкой номенклатуре СС.
– Все еще никаких вестей о вашей жене? – Келлерман обошел стол, чтобы вручить Дугласу сигару.
– Думаю, можно с уверенностью предположить, что она погибла. Во время авиаударов она чаще всего укрывалась в доме соседей, а он был полностью разрушен.
– Не теряйте надежды, – посоветовал Келлерман.
Это что, намек на интрижку с секретаршей?
– А как сейчас ваш сын?
– Все хорошо, он в тот день был в убежище.
Келлерман наклонился, чтобы зажечь ему сигару. Дуглас еще не привык к манере немецких офицеров плескать себе в лицо одеколон после бритья, и снова у него перехватило дух от густого запаха. Он затянулся, кончик сигары начал тлеть. Признаться, Дуглас предпочел бы унести сигару с собой, но Келлерман всегда обставлял все так, чтобы она была раскурена на месте. Вероятно, хотел удостовериться, что одариваемый не пойдет ее продавать. А может, просто считал, что истинный джентльмен не позволит коллеге покинуть кабинет с нетронутой сигарой в кармане.
– И больше никаких трудностей, инспектор? – Проходя за спиной у Дугласа, Келлерман остановился и опустил руку ему на плечо, словно бы в знак поддержки.
На что он намекает? Не на письмо ли от секретарши, которое обнаружилось сегодня во входящей корреспонденции? Секретарша ставила его в известность о своей беременности и требовала двадцать тысяч оккупационных марок, пояснив – на случай, если он не знает, – что фунты стерлингов в абортариях нынче не в почете. Дуглас на самом деле получал часть своего жалованья в оккупационных марках. Пока ему не удалось выяснить, как именно письмо попало в кабинет. Вероятно, она передала его через какую-то из подружек в канцелярии. А может, вообще сама принесла.
– Никаких трудностей, которыми следовало бы обременять господина генерала.
Келлерман улыбнулся. Из-за нервного напряжения Дуглас обратился к нему в третьем лице – в странной манере, свойственной самым подобострастным немецким подчиненным.
– Вы помните, каким был этот кабинет в прежние времена? – спросил Келлерман.
До войны комиссар полиции, выходя из кабинета, оставлял дверь открытой, чтобы обеспечить доступ рассыльным. Поступив на службу в Скотленд-Ярд, Дуглас частенько находил повод зайти в пустой кабинет в такие часы и подолгу рассматривал его с благоговением мальчишки, выросшего на детективных романах.
– Я довольно редко бывал здесь.
– Мы живем в непростые времена, – произнес Келлерман, будто извиняясь, что визиты Дугласа в этот кабинет участились.
