За возбуждением уголовного дела последовал отказ рассмотреть возражения Национального резервного банка на акт налоговой проверки. Мы оспорили его выводы в суде. Решение было принято в нашу пользу, однако маховик уголовного дела вертелся с прежней скоростью. Не было реакции со стороны Генеральной прокуратуры и на предоставленные банком доказательства отсутствия самого события преступления. Поэтому в начале 1998 года я написал министру внутренних дел Анатолию Куликову заявление с просьбой возбудить уголовное дело по фактам мошенничества. Руководство МВД поручило проверку сотрудникам Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями. Проверка близилась к завершению, оперативные работники готовили материалы к передаче в следственное подразделение для принятия процессуального решения. Неожиданно мне позвонил один из руководителей главка и сказал, что Генеральная прокуратура затребовала все материалы проверки, поэтому МВД не может принять решение по нашему заявлению – таков закон. В итоге – опять отказ в возбуждении уголовного дела о мошенничестве со стороны Федорова.
Cui prodest?
[3]
Уже в течение двух лет я находился в неведнии относительно заказчиков наезда и их целей. Конфликтов по бизнесу у нас ни с кем не было – НРБ не участвовал в приватизации и «залоговых аукционах», не «отжимал» ни у кого лакомые куски советской экономики, не захватывал нефтяные скважины и металлургические заводы. Именно по таким причинам в те времена возникали разборки. Мы играли на другой поляне – зарабатывали деньги на финансовых рынках, главным образом за рубежом, придумывая сложные, но легальные схемы и инструменты. Политические мотивы тоже исключались – в выборах и иных политических играх я если и участвовал, то на правильной стороне.
Свет в конце тоннеля замерцал после встречи с управляющим делами Генеральной прокуратуры Назиром (Крым-Гери) Хапсироковым. Этот бывший второй секретарь райкома комсомола и директор банно-прачечного комбината в Карачаево-Черкесской АССР контролировал вверенное ему «прокурорское» хозяйство и весь личный состав «ока государева». Завхоз для блюстителей закона был примерно тем же, что держатель общака для воров – он давал квартиры, дачи, транспорт, путевки в санаторий, спецпропуска и мигалки, а близость к генеральному прокурору Юрию Скуратову делала Хапсирокова «серым кардиналом». Как заявил он мне на первой же встрече, «в этом здании я, конэчно, нэ первый человек, но, вероятно, и нэ второй…».
Прикуривая одну сигарету от другой и вставляя их в длинный бриллиантовый мундштук Cartier, Хапсироков поведал, что за перипетиями моей судьбы последних полутора лет стоит лично его шеф, генеральный прокурор Юрий Скуратов. Зачем этому интеллигентному с виду господину с приличной репутацией, который до назначения на должность занимался преподавательской и научной работой (сначала был деканом судебно-прокурорского факультета Свердловского юридического института, потом – директором НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре) организовывать наезд на бизнесмена, далекого от олигархической «семибанкирщины»? Ответ Хапсирокова был вполне откровенным: мы перешли дорогу бизнесу Ашота Егиазаряна, обидели уважаемых людей, так что нам предлагается освободить поляну, перестать работать с внешними долгами, забыть дорогу в Минфин и выплатить отступные. Свои слова Хапсироков сопровождал присказками типа «кого хошь посадим, кого хошь выпустим», решением вопросов по телефону и выдачей талонов «без права досмотра» входящим в кабинет людям.
Я смотрел на ослепительно-белый китель генерала юстиции и на висевший в кабинете портрет его шефа в таком же парадном облачении (к Хапсирокову я пришел от Скуратова, который уделил мне пять минут, – он был куда менее откровенен и с трудом выдавил несколько ничего не значащих фраз). Насмешка над термином «честь мундира»? Ну, хотя бы все предельно откровенно. Делать мне в кабинете было больше нечего, и я его покинул, не прощаясь.
Через некоторое время мне передали, что на приеме в Кремле по случаю очередного Дня работника госбезопасности Скуратов в присутствии нескольких силовиков пообещал «посадить этого Лебедева». Он был полностью уверен в успехе охоты на банкира. Все встало на свои места.
Заместитель генпрокурора Катышев написал докладну.
[5].
Записка была представлена Скуратову спустя ровно месяц после моего обращения в Министерство внутренних дел. К чести Катышева, он не стал скрывать от Скуратова, что Федоров перевел на свой личный счет 7 228 750 долларов США и что председатель правления НРБ Лебедев заявлял об этом. Катышев фактически дезавуировал обоснованность возбуждения уголовного дела. Как видно из докладной, дело возбуждено «по фактам неоднократного уклонения от уплаты налогов в крупном размере руководителями Национального резервного банка». Однако расследование привело к иным выводам: «В результате дополнительной проверки специалисты ГНИ по городу Москве пришли к выводу, что нарушений налогового законодательства со стороны должностных лиц КБ НРБ не имеется». Единственно законное решение, которое должна была принять в таких условиях Генеральная прокуратура, – это прекратить за отсутствием состава преступления уголовное дело, возбужденное по фактам неоднократного уклонения от уплаты налогов. Но теперь хотя бы стало понятно, почему Катышев, возбудивший данное уголовное дело, не мог его закрыть.
В уголовном деле появился документ, закрепляющий отсутствие процессуальных возможностей для производства следственных действий. Если оставались законные основания для расследования других «направлений», то необходимо было выделять материалы этих направлений в отдельные производства и расследовать их без оглядки на высосанные из пальца налоговые правонарушения. Скуратов, который, по его же словам, лично контролировал расследование, плевать хотел на это. Расследование по уголовному делу о неуплате налогов продолжалось. Никакого решения по заявлению Национального резервного банка о мошеннических действиях Федорова не было принято. Генпрокуратура продолжала переписываться с ним, докладывая обстановку.
Накануне поездки в США следователя Генеральной прокуратуры сотрудники ФСБ продолжали телефонное общение с Федоровым:
– Это… вот что… к тебе приедет наша мадонна, конь с яйцами (Пелехова. – А.Л.). Что ты ей давать-то будешь? Подумай, что можно в развитие дать. Выдать так, чтобы это звучало в порядке самооправдания. Ты понял? Чтобы это было в достаточно мягкой форме, но уверенно. А для грамотных людей – било по мозгам или скомпрометировало этого… ну, ты понял меня, да?
«Этого» – это, конечно, меня. К весне 1998 года следствие практически отработало все эпизоды, но собранных материалов не хватало для предъявления обвинений. Оставался незавершенным только «федоровский» эпизод – Федоров категорически отказывался выезжать из США, а швейцарская прокуратура потребовала предоставления дополнительных данных. В итоге в одном из телефонных разговоров Федоров заявил, что отказывается вообще давать какие-либо показания, однако после долгих уговоров согласился. Был подготовлен подробный перечень вопросов с приложением документов, однако руководитель следственной группы отказался лететь в США. В конце концов допрос Федорова был проведен в июне 1998 года в российском посольстве в Вашингтоне.
