Наконец Алекс включила ноутбук и выставила необходимые параметры. Ждущий режим включится после двадцати минут бездействия. Рядом с компьютером стояла черная коробочка с кнопками на верхней грани и крошечным красным огоньком сбоку, однако Алекс не стала ее трогать и приступила к делу.
Когда она ввела в капельницу вещество, которому предстояло вернуть объект в сознание, ее чуть было не одолело какое-то чувство. Однако Алекс легко его подавила. Как и у Дэниела Бича, у нее есть две стороны. И теперь она стала второй – той, кого в департаменте прозвали Химиком. А Химик – это машина. Безжалостная и неумолимая. Теперь и ее собственное чудовище оказалось на свободе.
Хотелось надеяться, что чудовище Дэниела тоже выйдет погулять.
Новый препарат по капле проник в его кровь, и дыхание перестало быть ровным. Длинные пальцы сжались в кулак, кисть в наручнике дернулась. Дэниел все еще не совсем проснулся, но нахмурился, пытаясь перевернуться на бок. Колени дрогнули, натягивая оковы, и Дэниел вдруг распахнул глаза.
Алекс стояла у изголовья, наблюдая за его паникой. Дыхание стало неровным, сердцебиение участилось – Дэниел пытался вырваться из пут, лихорадочно искал в темноте взглядом что-нибудь знакомое. Затем вдруг напряженно замер, прислушиваясь.
– Эй? – шепотом позвал он.
Алекс не шевелилась, выжидая.
Следующие десять минут Дэниел то рвался на волю, то старался что-нибудь расслышать за собственным хриплым дыханием.
– Помогите! – наконец громко крикнул он. – Здесь кто-нибудь есть?
– Здравствуй, Дэниел, – тихо отозвалась Алекс.
Он откинул голову, вытягивая шею в попытке увидеть, откуда идет голос. Военный бы никогда не подставил горло, заметила Алекс.
– Кто здесь? Кто это?
– Неважно, Дэниел.
– Где я?
– И это неважно.
– Что вам надо? – почти прокричал он.
– Наконец-то, совсем другой разговор… до тебя дошло. Это как раз и важно.
Алекс обошла стол, чтобы Дэниел ее увидел, хотя свет был направлен на нее сзади, и лицо оставалось в тени.
– Но у меня ничего нет. Ни денег, ни наркотиков. Я ничем не могу вам помочь.
– Я не хочу ничего материального, Дэниел. Я хочу… даже не так. Мне нужна информация. И ты сможешь отсюда выбраться, только если все расскажешь.
– Я не знаю ничего… ничего существенного! Пожалуйста…
– Хватит! – громко оборвала его Алекс, и Дэниел изумленно втянул воздух. – Теперь ты меня слушаешь, Дэниел? Это очень, очень важно.
Он кивнул, часто моргая.
– Я должна получить информацию. Другого выбора нет. И, если придется, Дэниел, я буду причинять тебе боль, пока ты не расскажешь то, что мне надо. Будет ужасно больно. Я не говорю, что мне этого хочется, но проделаю все спокойно. Пока я не начала, ты можешь решить сам. Расскажи, что знаешь, и я тебя освобожу. Вот так просто. Обещаю, я тебя не трону. Сэкономишь мне время, а себя спасешь от массы страданий. Понимаю, ты не хочешь рассказывать, но, пожалуйста, имей в виду, что все равно сдашься. Придется постараться, однако ты не сможешь молчать. Ломаются все. Поэтому выбери легкий путь сейчас. Мне будет жаль, если ты откажешься. Понимаешь?
За время работы в департаменте Алекс очень много раз произносила подобную речь, и зачастую она оказывалась действенной. В примерно сорока процентах случаев именно в этот момент объект начинал свою исповедь. Не всегда заканчивал, конечно, – далее приходилось делать хотя бы пробные шаги. Однако был неплохой шанс получить первое признание. Все зависело от того, кто находился перед Алекс. Без применения боли начинали говорить примерно половина военных, пять-десять процентов разведчиков и столько же религиозных фанатиков. На простых «шестерок» речь действовала безотказно. А вот ключевые фигуры расставались с малейшими деталями весьма болезненно.
Алекс искренне надеялась, что Дэниел не из последних.
Все это время он, с застывшим от страха лицом, не сводил с нее взгляда. А когда речь подошла к концу, непонимающе нахмурился. Алекс явно ожидала другого эффекта.
– Ты меня понимаешь, Дэниел?
– Алекс? – изумленно спросил он. – Алекс, это ты?
Вот поэтому-то и нельзя контактировать с объектом заранее. Беседа пошла не по сценарию.
– Это, конечно же, не настоящее имя. Ты ведь знаешь.
– Что?
– Меня зовут не Алекс.
– Но… ты же доктор. Ты мне помогала.
– Я не тот доктор, Дэниел. И я тебе не помогала. Я вколола препарат, а потом похитила тебя.
Его лицо стало серьезным.
– Ты была ко мне добра.
Она сдержала вздох.
– Я делала все, чтобы доставить тебя сюда. А теперь сосредоточься, Дэниел, и ответь на вопрос. Ты расскажешь мне то, что я хочу узнать?
Опять сомнение на лице. Неспособность поверить, что она действительно причинит ему боль, что все происходит на самом деле.
– Я расскажу все, что ты хочешь узнать. Но, повторюсь, у меня нет ничего важного. Ни номеров банковских счетов, ни… не знаю, карт сокровищ. Ничего стоящего всего этого.
Дэниел попытался сделать жест прикованной рукой и, взглянув на себя, наконец осознал, что полностью обнажен. Его кожа вспыхнула – лицо, шея, линия в центре груди, – и он машинально дернулся, словно хотел прикрыться. Дыхание и сердцебиение вновь участились.
Нагота – то, что в равной степени ненавидели как секретные агенты, так и «шестерки» террористов.
– Мне не нужна карта сокровищ. Я не ищу личной выгоды, Дэниел. Я стремлюсь защитить жизни невинных людей. Об этом и поговорим.
– Не понимаю. Как я могу здесь помочь? И зачем мне отказываться?
Ход разговора ей не нравился. Тех, кто цеплялся за якобы незнание и невинность, зачастую приходилось ломать дольше, чем признававших вину, но отчаянно выгораживавших свое правительство, джихад или товарищей.
Алекс взяла со стола первое фото – один из самых четких снимков де ла Фуэнтеса крупным планом.
– Начнем с него, – произнесла она, держа фото на уровне глаз Дэниела.
Ноль эмоций. Никакой реакции. Дело плохо.
– Кто это?
Теперь Алекс позволила себе вздохнуть.
– Дэниел, ты делаешь неправильный выбор. Пожалуйста, подумай.
– Но я не знаю, кто это!
Она посмотрела на него с сожалением.
– Я полностью честен, Алекс. Я не знаю этого человека.
Она снова вздохнула.
– Тогда, полагаю, начнем.
И снова это неверие. Алекс еще ни разу с подобным не сталкивалась. Все, кто попадал к ней на стол, знали, почему они там оказались. Она видела ужас, мольбы, временами – стойкое упрямство, но никогда – такое странное, доверчивое, почти испытывающее ее выражение «ты не причинишь мне боль» на лице.
