Он машинально помешал содержимое чашки.
– На этой платформе покоится наше законодательство. Если ты убиваешь кого-то случайно, тебя нет необходимости сажать в тюрьму, однако соучастие в убийстве может повлечь за собой пожизненный срок. Решение является преступлением, а не обязательно само событие.
Анника опустила глаза в свой блокнот.
– Какие эмоции ты испытываешь, когда, будучи руководителем предварительного расследования, уверен в том, что человек виновен, но не можешь привлечь его к ответственности?
Прокурор взял плюшку и откусил от нее маленький кусочек.
– В данном случае у нас имелся подозреваемый, – сказал он. – Мы взяли его за ряд экономических преступлений. Он получил довольно большой тюремный срок.
«Пять с половиной лет, – подумала Анника и бросила взгляд в сторону дома. – Обман кредиторов, нарушение правил ведения бухгалтерского учета, крупное налоговое мошенничество, уклонение от уплаты налогов в крупном размере, воспрепятствование контролю со стороны налоговых органов».
Прокурор в упор посмотрел на Аннику:
– Сигнал относительно двойной бухгалтерии пришел из самого клуба, как мне помнится.
Анника закрыла глаза и почувствовала жар, приливающий к щекам.
Она устроилась на работу в пресловутое заведение, стояла на входе, запускала рулетку. Йоахим дал ей старый рабочий костюм Жозефины, розовое бикини с блестками – они носили один размер. Она выведала все, что могла, об их деятельности, угрозах, шантаже, о том, где Йоахим прятал двойную бухгалтерию. Анника не знала только, в курсе ли прокурор о том, кто позвонил в полицию, и не собиралась рассказывать об этом сейчас.
– Он на свободе уже десять лет, – сказала она. – И зарегистрирован у своих родителей в Соллентуне. Тебе известно, чем он занимается сейчас?
Прокурор вздохнул.
– Насколько я знаю, его подозревали в избиении семнадцатилетней девчонки примерно через год после освобождения, но до суда дело так и не дошло. Малолетка забрала заявление. Последнее, что я слышал о нем, – так это то, что он находился в Хорватии, работал маклером по недвижимости.
– Ты можешь сказать, здесь и сейчас, что именно Йоахим убил Жозефину? Могу я процитировать тебя?
Кьелль Линдстрём отодвинул чашку в сторону.
– Мужчины, которые бьют, – сказал он, – не такие, как все думают. Люди как люди в большинстве своем, даже убийцы. Они не монстры, пусть их преступления и ужасны.
Анника сделала пометку у себя в блокноте. Прокурор вроде бы и ответил на ее вопрос, но все равно не ответил.
– Многие из тех, кого в Швеции судят за убийство своих женщин, коренные шведы, – продолжил он. – В большинстве своем трезвенники. Более половины ранее не судимы, за ними не числится даже нарушений правил уличного движения. Девять из десяти психически здоровы. Критический момент наступает для них, когда женщина заявляет, что она уйдет, или когда получает право на воспитание ребенка. То есть когда он теряет власть над ней. Уже нельзя больше изолировать ее, контролировать, манипулировать ею… – Линдстрём покачал головой: – Из всех преступных элементов, с которыми я сталкивался, такие мужчины самые жалкие. Они трусливы, самодовольны, диктаторы по натуре и безответственны. Они убивают свою женщину за то, что она не подчиняется, а потом обнаруживают, что она не подчиняется и когда мертва тоже. Тогда они приходят в полное отчаяние. – Увлекшись, он подался вперед над столом. – Около Мариестада есть тюрьма, где сидят мужчины, осужденные на длительные сроки заключения за насильственные преступления в отношении близких. Всех их лечат с целью помочь им справиться с агрессивностью, однако с половиной из этой компании совершенно невозможно общаться. Для того чтобы они стали восприимчивы к общению, им требуется признать собственное преступление и раскаяться в содеянном. Они же все время, пока отбывают наказание, упорно твердят, что абсолютно невиновны. Они никогда не били ее, а если делали это, исключительно по одной причине: она того заслужила.
– Они, пожалуй, не в состоянии справиться с чувством стыда, – сказала Анника.
Прокурор кивнул.
– По мнению психологов, которые работали с ними, таким мужчинам характерно катастрофическое мышление. По их глубокому убеждению, они не переживут, если признаются, чему подвергли свою жертву. Окружение не вынесет истину, так они думают, поэтому переиначивают действительность таким образом, чтобы она устраивала их. Отрицание, скорее всего, забирает ужасно много сил.
– Есть человек, признавшийся в убийстве Жозефины, – Густав Холмеруд. Что ты думаешь о его признании?
– То, что ищущие публичного внимания индивидуумы берут на себя преступления, которых не совершали, довольно обычный феномен, – сказал он. – Скандальный момент в случае с Холмерудом состоит в том, что ему удалось оказаться осужденным за пять из них.
– Я могу процитировать тебя? – спросила Анника.
– Само собой.
– И по-твоему, его признания беспочвенны? Не только те пять, за которые Холмеруда осудили, но и все другие сделанные им?
– В одном случае Холмеруд изначально являлся подозреваемым, если мои данные верны, и, возможно, он виновен именно в этом преступлении, но я не могу утверждать. Я не настолько подробно знаком с данным делом. О нем ты, конечно, знаешь больше, чем я. Но он невиновен в убийстве Жозефины, это я могу сказать определенно. Мы тщательно занимались ее случаем, и имя Холмеруда вообще не всплывало в расследовании.
– И я могу процитировать тебя на сей счет тоже?
– Почему нет? Что они сделают? Уволят меня?
Анника бросила взгляд на камеру с целью проверить, работает ли она.
– То есть ты можешь сказать, что эти пять обвинительных приговоров – судебная ошибка?
– Абсолютно определенно.
Лучше не придумаешь, впервые представитель власти, напрямую имевший отношение к одному из данных случаев, позволил себе назвать вещи своими именами.
– Ты связывался с государственным прокурором?
Линдстрём прищурил глаза.
– Сейчас ты знаешь больше, чем я, – сказал он.
Анника окинула взглядом газон.
– Убийца Жозефины, – спросила она, – по-твоему, он соответствует этим критериям?
– С большой вероятностью – да.
– Жалкий, трусливый, самонадеянный, диктатор по натуре и безответственный?
– Правильно.
Она потянулась за своей чашкой с кофе. Потом почувствовала его взгляд на себе и подняла глаза.
– Если ты закончила, то, пожалуй, можешь выключить камеру.
Анника поднялась и сделала то, о чем ее попросили.
– Знаешь, – сказал Кьелль Линдстрём после того, как она сняла камеру со штатива, – моя жена родом отсюда, из Флена. Мы живем в этом доме тридцать девять лет, и я мотался на работу в Стокгольм все эти годы.
