– И как ты думаешь? Его осудят?
Нина погрела ладони о чашку.
– Если суд примет пробу ДНК в качестве доказательства, ему некуда деваться. Если он сам не совершил преступление, то помогал преступнику. Однако совпадение не стопроцентное, хотя результаты почти никогда…
Анника секунду смотрела на свое колено.
– Мне надо спросить тебя об одном деле, – сказала она потом. – Биргитта, моя сестра, не пришла домой с работы позавчера, никто не в курсе, где она, и от нее мне пришли два сообщения о том, что ей нужна помощь, но я не знаю, в чем дело. Я разговаривала с ответственным дежурным криминальной полиции лена, и она приняла мое заявление об исчезновении.
Нина сделала два больших глотка из своей чашки, чтобы потом отодвинуть ее от себя с чистой совестью.
– Я полагаю, ты пробовала звонить своей сестре?
Анника кивнула.
– Могла она вляпаться в какую-то историю?
Репортерша колебалась.
– Что-то здесь не так, – сказала она. – Эсэмэски, где Биргитта просит о помощи, посланы 25 и 31 мая, а тогда она еще не исчезла. Последняя была отправлена около половины пятого в воскресенье утром, а она пропала в воскресенье вечером.
– Что говорит ее муж?
– Он также подал заявку об исчезновении Биргитты в полицию Мальмё, где они живут. Он ужасно обеспокоен…
– Большинство потеряшек возвращаются довольно быстро.
Репортер улыбнулась еле заметно:
– Я знаю.
– Каждый год в полицию поступает семь тысяч заявлений о пропаже людей, – сказала Нина, – и туда входят все краткосрочные исчезновения, подростки, сбегающие из дома, претенденты на политическое убежище, которые уезжают по собственной воле вместе с детьми…
Анника Бенгтзон допила содержимое своей чашки одним глотком. Нина уже раньше заметила, что та истребляла кофе, подобно одолеваемому жаждой путнику в пустыне.
– Что происходит с теми, кто не появляется? – спросила Анника и отодвинула от себя пустую чашку.
– Их родственников уведомляют, что они находятся в розыске, или регистрируют через шестьдесят дней, – сказала Нина. – С помощью уведомления проверяется, не забыл ли кто-то аннулировать заявление о пропаже, и отсеивают уехавших соискателей убежища.
– И сколько обычно бывает тех, кто не нашелся?
– Около сотни, сведения о них заносят в центральный полицейский регистр пропавших лиц. Тогда мы поднимаем их описание и стоматологическую карту, ее регистрируют у судебного стоматолога в Сольне…
Нина посещала этот регистр во время учебы, красное кирпичное здание с синими шторами, где царило состояние постоянной готовности, в любой момент могла случиться крупная катастрофа с множеством жертв, и тогда их специалисты мгновенно включились бы в работу, идентифицировали погибших и изувеченных…
– А потом?
– Через год в регистре от них остается порядка трех десятков человек.
Они сидели молча какое-то время.
– И как много находится там сейчас? Всего?
– Во всем регистре? Тысяча триста лиц.
Ее брат, Филипп, был одним из них.
Анника вытаращила на нее глаза:
– Шведов? Которые совсем исчезли? Поглощенные землей?
– Часть дел – старые, еще с пятидесятых годов.
– Ого. Когда их объявляют умершими?
– Это юридическая формальность. Раньше требовалось по меньшей мере десять лет, но после цунами срок уменьшился наполовину. Если, например, видели, как кто-то утонул, а тело так и не нашли, такого человека можно объявить мертвым примерно через год. Близкие должны ходатайствовать в налоговом департаменте, чтобы пропавшего объявили умершим. Речь идет о юридических и финансовых моментах, получить заключение, страховки, разобраться с банковским счетом…
– А если они никого не волнуют? Никому не надо объявлять их умершими?
Нина задержалась с ответом на секунду, перевела дух. Что происходило с никому не нужными? Вроде ее брата?
– Они остаются в регистре как несуществующие…
– Нет, она скоро вернется, – сказала Анника и заглянула в свою пустую кофейную чашку, словно та могла снова наполниться каким-то волшебным образом.
Нина колебалась мгновение.
– Если о ее исчезновении заявили и в Стокгольме, и в Мальмё, возможно, в данном случае потребуется координация действий со стороны ГКП, – заметила она. – Я могу поговорить с дежурным из лена и посмотреть, что можно сделать.
– Было бы здорово, – сказала Анника.
Нина поднялась.
– Я не хотела бы докучать тебе.
– Ты никогда не в тягость, – возразила Анника Бенгтзон, – и тебе это известно.
Нина вышла в прихожую. Джимми Халениус стоял там в носках и искал что-то в кармане куртки.
– Привет, Нина! Как дела?
– Спасибо, хорошо. А ты сам как?
– Цифры опросов общественного мнения оставляют желать лучшего, а в остальном замечательно. У тебя нет жевательного табака с собой?
Она улыбнулась, извиняясь, и наклонилась за своей обувью. Джимми явно нашел то, что искал, поскольку с вздохом облегчения направился на кухню с порцией табака в руке.
– Чем будешь заниматься в Янов день? – спросила Анника от двери в гостиную.
Нина ответила не задумываясь:
– Я работаю. А вы?
– Не знаю точно. Калле и Эллен будут у Томаса в этом году, а дети Джимми уедут к своей матери в Южную Африку, как только закончится учебный год. Мы же хотели собрать компанию и поехать куда-нибудь. Жаль, что ты работаешь.
Нина завязала шнурки на туфлях и выпрямилась, волосы упали ей на глаза.
– Я дам знать о себе, как только переговорю с дежурным из лена.
Дверь закрылась за ней, и Нина остановилась на лестничной площадке, погруженная в свои мысли.
Почему она солгала, что работает в праздник? Пожалуй, весело было бы прокатиться куда-нибудь с друзьями, если будут только взрослые. В принципе она не видела ничего плохого и в детях Анники Бенгтзон и Джимми Халениуса. Вместе они представляли собой довольно забавную компанию: светлокожая блондинка Эллен, черная, как ее мать, Серена, Калле с зелеными, как у Анники, глазами и Якоб, выглядевший как более темная версия своего отца. Но она чувствовала себя неуютно, оказываясь в чужом семейном кругу.
Нина не стала вызывать лифт и спустилась по лестнице.
На улице она постояла немного. Было по-прежнему жарко, почти душно. Нина почувствовала, как блузка прилипает к спине. Порой она до боли в сердце скучала по своим брату и сестре. Вместе они толком не жили, гораздо старше ее по возрасту, они возникали в жизни Нины крайне редко. Ивонна, появлявшаяся с кремом от загара и намазывавшая им Нине плечи, нос и колени («Ты не должна разрешать ей загорать так, разве не видишь, как она выглядит? Что ты за мать?»). Филипп, приходивший с книгами на шведском, испанском и немецком, которые читал ей («Es war einmal ein Mädchen, das mit seinem Vater und Stiefmutter lebte…»).
