Американка, говорившая в мобильном приложении, просветила его, что он пробежал два и одну десятую километра за пятнадцать минут, то есть ему удавалось выдерживать правильный ритм.
Томас стал шире ставить ноги, немного увеличил темп.
Он не собирался идти на службу сегодня.
При мысли о работе у него сразу же появилось неприятное ощущение в животе.
Завтра он должен был представить выводы своего исследования на заседании правительства, выступить в роли докладчика, сидеть за одним столом со всеми министрами, с его торца напротив премьера, и объяснять, как важны и хорошо продуманы предлагаемые им изменения к закону. Правительство похвалило бы его работу, а потом результаты его труда отправили бы на рассмотрение в риксдаг, где пять десятков инстанций обдумали бы их и высказали свои замечания и мнения. Он был готов и к кнуту, и к прянику, и к конструктивным идеям, но Халениус остановил его, преградил ему дорогу.
Томас ощутил горький привкус во рту. Его ноги с равными промежутками касались земли. Риддарфьерден блестел слева от него, он бежал мимо женщин с детьми, с интересом смотревших ему вслед.
Он дал бы большую пресс-конференцию в конференц-зале правительственной канцелярии, вместе с министром, официально отвечавшим за все исследование, но ведь это он выполнил работу, и именно ему пришлось бы отвечать на вопросы. Он появился бы и в «Раппорте», и в «Актуэль», и в новостях на ТВ-4, наверняка и в утренних газетах (только не в «Квельспрессен», желтый листок Анники занимался только убийствами и скандалами, а не серьезными вещами вроде изменений к закону).
Но пресс-конференцию отменили и забронированное для нее время в конференц-зале, наверное, заняли чем-то другим.
Он смог бы написать статью для полемического раздела «Дагенс нюхетер» и, честно говоря, уже приготовил текст, набросал черновик, который Ден Люфта привела в божеский вид, она умела отлично формулировать свои и чужие мысли. (Да, они не получили напрямую добро из газеты, там сначала хотели прочитать его творение, но редактор взял бы его, Томас был абсолютно уверен в этом.)
Если бы не Джимми Халениус. Шеф забрал его семью, пока Томас находился в плену у террористов в Сомали, и теперь он не мог видеть, как растут его дети…
Женщина в мобильном приложении заговорила снова, он пробежал два и шесть десятых километра за двадцать минут, а значит, отставал от своего графика. Томас решительно увеличил темп, ему требовалось поддерживать форму, претило выглядеть жертвой.
Он не собирался идти на вечеринку к Софии, не имел никакого желания оказаться среди ее чопорных, похожих друг на друга друзей из финансовых кругов. Конечно, София была красивой и состоятельной женщиной, но удивительным образом и бесхарактерной одновременно. И Томаса это не устраивало. Ему нужна была своеобразная женщина. Вроде Анники, но с классом и стилем.
Его мобильник завибрировал в заднем кармане шорт, он взял его с собой на пробежку не только ради приложения Runkeeper, для работы было важно, что его всегда могли найти.
«Легка на помине», – подумал он, бросив взгляд на дисплей.
– Привет, Анника, – буркнул он и перешел на шаг.
– Привет, – сказала его бывшая супруга. – Не помешала?
– У меня есть минута, – ответил он довольно резко.
– Ах, как хорошо, послушай, я хотела попросить тебя об одном деле…
Он непринужденно размахивал крюком, пока шел.
– Конечно, о чем речь?
– Ты помнишь, что дети придут к тебе сегодня вечером?
Вот черт, об этом он и забыл.
– Как хорошо, что ты звонишь, – сказал он. – Я как раз собирался обсудить с тобой это.
– Только не говори, что снова забыл о них!
– Я не знаю, рассказывал ли тебе Джимми о моем исследовании, но с ним возникли кое-какие проблемы, и в результате…
– Томас, если ты не хочешь заботиться о детях, лучше прямо скажи об этом. Калле невероятно расстроится, когда ты дашь задний ход.
– Нет, все нормально, – сказал Томас. – Дети могут приходить.
– Ты пойдешь на прием к Софии?
Томас резко остановился у причала, две школьницы смотрели на него и хихикали. Он отвернулся, спрятал крюк за спину.
– А ты? – спросил он непринужденно.
– Да, я во всяком случае приглашена, но вопрос в том, успею ли, собственно, поэтому и звоню… Я в Каструпе, мне необходимо сделать одно дело в Копенгагене сегодня, а Джимми понадобилось уехать в Брюссель, поэтому у меня просьба к тебе, мне нужна помощь…
Ну вот, начались хождения вокруг да около! Он с нетерпением ждал продолжения.
– Да, и что?
– Якоб и Серена умеют пользоваться плитой и готовить еду сами, не в этом дело, но они бывали у Софии и хотели бы тоже пойти и поздравить ее…
Томас рассеянно скользнул взглядом по зеркальной поверхности озера Меларен, у него и мысли не возникло бы посетить свою бывшую любовницу, если бы не ее имейл, никогда не знаешь, чего от кого ожидать.
– Ага, и что надо…
– Я понимаю, это так неожиданно и некстати, мне ужасно жаль, но не мог бы ты взять их с собой к Софии, когда будешь забирать Эллен и Калле, что скажешь?
Томас с шумом выдохнул воздух: вот так номер! Ему предлагали понянчиться с детьми Халениуса?! Они с Анникой не только отняли у него собственную семью, но теперь хотят, чтобы он позаботился и об их семействе тоже!
И она звонила из международного аэропорта Копенгагена, считала дело решенным! Надо же быть такой наглой!
– Конечно, – сказал он коротко. – Я могу это сделать. Мне все равно надо идти туда.
Анника отреагировала на его слова громким вздохом облегчения, треском отозвавшимся в телефоне.
– Ах, господи, как здорово, тысяча благодарностей. Ты действительно спас ситуацию. Увидимся вечером?
Они прекратили разговор, и американка рассказала, что он пробежал два и семь десятых километра за двадцать пять минут.
Он шел между сосен на полусогнутых ногах, пригнувшись, как Сигнар Аллас учил их, когда они выслеживали лисицу зимой. Земля была не суглинком с валунами, как дома, а более глинистой, твердой, и казалось, он движется по леднику. Несмотря на приличный вес, он не испытывал проблем с равновесием, знал, что ноги не подведут. Ветер пел в кронах деревьев над его головой заунывную песню об одиночестве, нагоняя на него меланхолию. Он рассеянно скользнул взглядом вверх по могучим стволам, они все были прямые, как флагштоки, один к одному, судя по ним, за лесом хорошо ухаживали. Он, возможно, простоял уже шестьдесят – семьдесят лет, еще немного, десятилетие или два – и стал бы годен для вырубки.
Он глубоко вдохнул, наполнив легкие запахом хвои.
В его душе шевельнулось нечто похожее на жалость к лесу, предназначенному пойти под топор. Если не трогать его, он простоял бы немало, несколько сотен лет и еще столь же долго в виде сухостоя, когда его деревья с годами становились бы все более и более хрупкими, а потом он лег бы на землю, и она поглотила его, но на это ушло бы еще столетие.
