– У меня серийный убийца на проводе, – сообщила его секретарша. – Густав Холмеруд, он ужасно возмущен и настаивает на разговоре с тобой.
Сегодня религия ушла на второй план. Шюман где-то читал (вероятно, в собственной газете), что шведы больше верили в привидений, чем в Бога. Это, конечно, не соответствовало истине, но факт оставался фактом. Шведы, возможно, были самым секуляризованным народом в мире. Это не делало их более рациональными или независимыми от руководства, а просто меняло предмет доверия.
– Что он хочет? – спросил Андерс Шюман.
Бог служил образцом для подражания, Его воля определяла бытие людей, устанавливала общественные нормы и моральные принципы. С Его словами любой мог познакомиться посредством Библии, там находилась Истина, от Него человек получил Заповеди. Его молили о милости, Ему исповедовались, Его просили об отпущении грехов. И Господь судил и осуждал, беспощадно наказывал и прощал. Впрочем, теперь он, похоже, не делал этого больше.
– Судя по голосу, он ужасно зол, – сказала секретарша.
Сегодня они исповедовались на страницах газет и с телевизионных экранов – знаменитости, превышавшие скорость на дорогах, принимавшие допинг спортивные звезды, политики, которые слишком много пили, убийцы, утверждавшие, будто невиновны.
– Ладно, соедини его со мной, – сказал Шюман.
– Алло? – услышал он в своем мобильном телефоне. Да, алло, Господь на проводе.
– Это Андерс Шюман. Что я могу сделать для тебя?
Густав Холмеруд с шумом перевел дыхание.
– Это же настоящее издевательство! – буркнул он. – Чисто травля.
Шюман переложил телефон из одной руки в другую.
– Ты явно взволнован.
– «Квельспрессен» преследует меня! – Голос Густава Холмеруда дрожал. – Вы просто лжете и придумываете всякую чушь.
Шюману показалось, что его собеседник всхлипнул.
Сейчас он абсолютно не понимал его.
– Ты можешь дать свою версию по поднимаемым нами вопросам, если захочешь, – ответил он вежливо.
– Вы в вашей газете пишете, что я – судебный скандал! Что я не совершал преступлений, за которые меня осудили! Как можно заявлять подобное, прежде не поговорив со мной?
Ага, все дело в высказываниях старого прокурора. Андерс Шюман поднялся, он прилично вспотел на солнце, и сейчас ветер принес прохладу его телу.
– И каких действий ты ждешь от меня для исправления ситуации? – спросил он.
– Только я один могу сказать, что невиновен. Я должен отказаться от моих признаний, иначе не получится пересмотреть приговор в Верховном суде.
Андерс Шюман почувствовал, как у него волосы зашевелились на голове. По иронии судьбы именно с их подачи все начиналось.
Идея о мистическом серийном убийце, действующем в пригородах Стокгольма, возникла в его собственной редакции, когда им отчаянно не хватало свежих сенсаций. Если он правильно помнил, саму идею предложил Патрик Нильссон, они стали отдавать этому делу лучшие места в разделе новостей, и полиции, в конце концов, пришлось пойти у них на поводу, исключительно ради галочки. Шумиха, естественно, постепенно улеглась бы, если бы бедолага Холмеруд внезапно не взял на себя все эти убийства и если бы ему, кроме того, не повезло оказаться осужденным за пять из них. Одно преступление он, вероятно, и в самом деле совершил, убил мануального терапевта по имени Лена, с которой его связывали близкие отношения. Шюман даже как-то разговаривал с ее матерью.
– Наверное, тебе невероятно тяжело, – посочувствовал он, – сидеть невинно осужденным за все эти убийства.
Сейчас Холмеруд всхлипнул уже явно.
– Они подставили меня, – сказал он. – Полиция обманом заставила меня признаться, врачи пичкали сильными препаратами, они лелеяли и холили меня, пока я говорил то, что им требовалось, я хотел чувствовать себя важной фигурой, стремился угождать…
Андерс Шюман почувствовал неприятную тяжесть в животе.
– Значит, ты совершенно невиновен? – спросил он, стараясь говорить спокойным нейтральным тоном.
– Абсолютно, – подтвердил Густав Холмеруд. – Я буду требовать возмещения ущерба от шведского государства за все отнятые годы моей жизни.
«Ну, не так уж их и много отняли, – подумал Шюман. – Всего лишь полтора, если быть точным».
– Тебе, пожалуй, надо высказаться об этом в нашей газете, – сказал он. – Я могу прислать репортера завтра с утра, если хочешь.
– Я хочу, чтобы ты написал.
Само собой.
– Мои репортеры пишут по моему заданию, они делают, как я говорю.
В трубке воцарилась тишина. Вода билась о камень, лодочный мотор снова напомнил о себе.
– Алло? – произнес Шюман.
– Пусть так и будет, – согласился Густав Холмеруд. – Но вы должны согласовать со мной каждую букву.
– Естественно, ты сможешь проверить свои цитаты, – подтвердил Андерс Шюман. – Тебе надо договориться о нашем визите с руководством тюрьмы, и, как только ты получишь добро, звони, и мы приедем.
Ответом ему снова стала тишина.
– Вы все лгуны, – наконец прервал молчание Густав Холмеруд и положил трубку.
Андерс Шюман еще какое-то время стоял на краю утеса и обозревал морскую даль.
Он много лет нес на своих плечах огромную ответственность, но скоро все должно было закончиться совершенно независимо от того, произойдут в «Квельспрессен» намеченные перемены или нет. Агония стала свершившимся фактом. Журналистика утратила прежнее могущество. С помощью Интернета и социальных медиа власть и ответственность оказались в руках всех и каждого, все стали Творцами, и это не могло привести никуда, кроме как в ад.
Но если бы он смог закончить свои дни в журналистике пересмотром судебного решения в Верховном суде, все это в любом случае не было бы напрасно.
Шюман надел рубашку и тогда почувствовал, что безумно голоден.
Томас раньше любил вечеринки. До крюка он чувствовала себя на подобных мероприятиях как рыба в воде. Мог фланировать по комнате с бокалом красного вина в одной руке и с небрежно засунутой в карман брюк другой, пиджак и рубашка слегка расстегнуты, волосы в легком беспорядке, и глаза лучатся смехом. Он умел разговаривать и флиртовать, пребывая в постоянном движении, мастерски лавировать среди остальных гостей и болтать обо всем и обо всех, чувствовал себя легко с представителями обоих полов. Мужчины хотели быть похожими на него, а женщины быть с ним.
Теперь же он не знал, как ему обращаться с бокалом.
Если держать его в правой руке, то он не мог здороваться с людьми. Ничто не мешало ему держать бокал в протезе, но это выглядело бы не лучшим образом.
Томас сделал глоток вина и вернул бокал на буфет в прихожей.
