– Пос-строение, адъютант!
Грохотнул металл, заревели сотни глоток свеженазначенных сержантов, зашаркали лапы и загремели кованые сапоги.
Внимания у подопечных Мастера Войны оказалось, как у первоклашек. После получасовой лекции о доблести, о подвигах, о славе они начали скучать, зевать и окусываться друг на друга. Логично было устроить им перемену, что воитель и сделал, заставив полчища драить залитый кровью плац…
Он смотрел на суету внезапно обретенных подданных – и тосковал. Мастер Войны чувствовал себя в двойной, тройной осаде – в неуклюжем теле, покрытом омерзительной чешуей, посреди неведомых существ, в чужом мире.
После того, как плац был очищен до блеска, дракон мстительно погнал армию маршировать.
И это был провал.
Червень, трясясь от страха, шел к новому господину на подгибающихся ногах. Он только что наблюдал, как драконий огонь выжег пару десятков искаженных орков, окончательно запутавшихся в собственных ногах.
– О величайший…
– Почему доклад не по форме?
– Господин Мастер Войны, разрешите доложить!
– Докладывай.
– Орки слов таких не знают – «право», «лево».
– Как же они живут? – оскалилась зубастая пасть.
– Так…
– Какой рукой они… едят? Какой убивают? Это же… нейроны, полушария… Даже панцирники знают стороны своего тела!
– Полушариев у них отродясь не было, ваше благоро… господин Мастер Войны! Убивают они двумя руками-то, без разбору. А едят ротом, – пояснив очевидное, Червень на всякий случай съежился, закрыв голову, но дракон не вознегодовал.
Следующие полчаса были посвящены тому, чтобы объяснить оркам про лево и право. Сколько-то полегло сразу, сколько-то было пожжено при позорной попытке к бегству. Остальным тяжелая наука все же далась, но с определенным попущением.
Стороны пришлось обозначать при помощи камешка (право) и палочки (лево).
Орки так и запомнили – камешек и палочка.
– Палочка! Камешек! Раз, два, три! – рявкал Мастер Войны, пуская черный дым.
И ненавидел все происходящее лютой драконьей ненавистью.
Алина бежала навстречу Ирме наперегонки с огромным черным псом. Лаки научился не тявкать и не валить гостей, ставя лапы на грудь, хотя искренне любил такие игры. А кот Пиксель – не любил, нервно вздрагивал хвостом и отходил в тихое место, чаще – на занавешенный легкой органзой уютный подоконник. Это и понятно, кот был уже немолодой, вон сколько лет с Ирмой Викторовной, куда ему такие потрясения…
Ирма потрепала пса по мохнатой шерсти.
Алинка, ее маленькая девочка, менялась на глазах. Подъемы в пять утра, сбитые незнамо где и обо что руки, пробежки – такие, что треники потом Алинка попросту выкручивала над ванной и кидала в стирку…
И она стала немногословна. Ирма видела – девочка сознательно или невольно копирует лаконично-однозначную манеру говорить Мастера Войны. Мужчины со звезд. Своего… бойфренда?
Как же это назвать? И кто теперь она сама?
Ирма вздохнула, придерживая низ живота – принявшегося расти немедленно и как на дрожжах, но доктор Либензон успокаивал: «Все нормально, нормально, даже замечательно, шоб я так жил…»
В «Бесте» – не успокаивали.
В «Бесте» ее в который раз послали на аборт.
– Давай массаж сделаю? Ступни разомну… ты отекла чуть, ма… – предложила Алинка, и Ирма с удовольствием согласилась. Ничего, они обязательно выстоят. Она же… матерь дома. Женщина, которая «встречается» с эльфом.
Над головой нависала ваза в человеческий рост, подаренная… зятем в компенсацию морального ущерба. Фарфоровая уродина и сама была как моральный ущерб, но у Ирмы не поднималась рука ни кокнуть ее наконец, ни выкинуть. Выставить, например, к лифтам – авось потом потихоньку ваза сама оттуда уйдет.
– Опять они… доставали тебя, да? – тихо спросила девушка.
– Я больше не пойду в «Бесту», правда, – легко отозвалась Ирма. – Буду наблюдаться у… двергов. Надоело, знаешь ли. «Аномалия плода».
Алина старательно размяла ухоженные Ирмины ступни, и от этого по телу беременной женщины будто разошелся мягкий, теплый покой.
Они вместе.
Они… выстоят. Женщины дома. Старшая и младшая. Вот так-то.
Алина поднялась, одергивая футболку.
– Мамочка, я у Котика сегодня переночую. Со щучьими хвостами.
На вечер был запланирован ответственный спарринг.
Поцеловала Ирму в щеку.
– Хорошо, девочка моя. Мне абсолютно спокойно дома. И… я пойду к Наталье Петровне, попьем чаю. С Семирамидой Ивановной…
– И занудой дядей Вадимом, – фыркнула Алинка. – Горячий привет ему… с поцелуем. – Девчонка нащупала в кармане славный ножик, очень славный, с которым у нее получалось весьма недурно – причем с первого занятия, дядя Юра здорово научил… и коварно улыбнулась.
Пиксель явился и лег возле Ирмы, грея пушистым боком.
«Странно, – думала Ирма. – Дочка покинула гнездо, дома полно зверья, мужик исчез, а мне совсем не одиноко. Совсем. Я случайно научилась доверять вселенной… ангелу-хранителю… судьбе. Или не случайно?.. Но я научилась. Я…»
Она задремала под мерное мурчание, поглаживая бархатные ушки и пушистый загривок Пикселя, а Алинка тихо-тихо закрыла за собой дверь, показав кулак Лаки, доедающему ненужный теперь лабутен.
* * *
…Дядя Юра ждал Алину у супермаркета. Старый «БМВ Х5» с запредельной тонировкой и блатными номерами было сложно не узнать. Мужчина вышел ей навстречу – мелкий, жилистый, шарнирная походочка, короткий серый «ежик» волос и глаза со слишком цепким прищуром за темными очками.
У Юры была странная фамилия Буханец, погоняло Непьющий и два серьезных срока – за убийство и разбой.
Юра тренировал Алину в подвальном клубе на западе Москвы.
Алина смотрела в окно. Пробежки по парку, турники, приседания и отжимания зажигали тело странной новой жизнью, и это было только начало. Юра оказался наставником по призванию. По молодости лет был разрядником по рукопашному бою, ездил на всероссийские соревнования. Потом оступился, покатился по наклонной, но навыков не растерял – они лишь стали еще более убийственными. По-настоящему убийственными, без излишних сантиментов.
Юра вел машину и говорил. Говорил он редко; сегодня, видимо, был особенный день.
– Я, когда на первую ходку пошел, моя сразу на развод подала. Ну понятно, шубы все носить хотят, а передачки на зону возить желающих мало. Дочке моей, Катьке, тогда пять лет было. Вышел я, потом опять отправился отдыхать. Малую и не видел почти, считай. Она вот тебе ровесница, наверное. Семнадцать тебе?
– Восемнадцать, – отозвалась Алина.
