Маг поднялся, подошел к окну, из которого тянуло осенней прохладой, посмотрел на дальний край лесов и возвышающиеся над ним белые стены Нолдорина. Великий город был едва виден, но даже отсюда сверкал, как бесценный камень на короне гор.
– Боятся; потому что даже сильнейшие из сильных конечны. Цемра, повелительница Хаоса, к которой я столь прозорливо направил Тайтингиля, – повержена, как ни велико было ее могущество. Повержена, я чувствую это, чувствую по дыханию Эалы.
Маг рывком забросил в горло остаток вина, твердо поставил пустой стакан на подоконник, вцепился сильными узловатыми пальцами в старое дерево.
– Прощай, Цемра, ты не смогла умерить безумного аппетита, в итоге твоя жадность уничтожила тебя саму. Так и должно быть, ты погибла, а я победил. Ты не нужна, ты отработана, как и великий светлейший эльф – отыгранные карты, сброшенные со стола фишки. С родом остроухих справятся паучьи полчища, они уже плетут тут свои тенета тьмы; но я знаю, как уничтожить и их. Карахорт и его войска гоблинов и орков одержат верх – не воинским умением, так многочисленностью и моей силой. Наша складка Эалы освободилась от Цемры, а пауки очистят Эалу от эльфов… и темные воинства завершат огранку мира… для меня.
Мрир отступил к столу, снова взял пузатую бутыль и отпил прямо из горла. Рука мечника и воина, старческая, но твердая и крепкая, стиснулась на узком горлышке.
– Твой путь по складкам Эалы, Цемра, был ошибкой. Ты напрасно устремилась за пределы, презрев меня… и Карахорта. Ты могла зачать разумное, могучее потомство и здесь. Наш Карахорт… наш сын… унаследовал мою мудрость. Он воспользовался случаем, уничтожил великого Таурона, своего предшественника, и воцарился на темном троне. Это ли не торжество разума?
Теплый осенний ветер ударил в витраж, защищающий окно башни, горстью сухих, ярких, как бабочки, листьев. Маг смотрел неотрывно куда-то в грядущее, ведомое только ему одному. Смотрел и говорил.
– Карахорт! Правая рука моя к обретению нового мира, который станет совершенно иным, молодым… где буду молод я сам! Таурон просчитался, я наблюдал за каждым его шагом тогда, во время битвы в Тенистой Пуще. Он желал обрести вечную жизнь и вечную молодость кровью эльфинита, совершив обряд, описанный в Черных свитках… Так желал, что потерял холодность и возвышенную отстраненность рассудка… и потерял себя. Заполучить эльфинита оказалось куда сложнее, чем он думал. Это и мне непросто. Но я ведь не темный, не темный… нет.
В бутыли осталась половина, каждый глоток теперь шел с трудом, вино сделалось слишком приторным, нестерпимо вязким; вязли и слова на онемевшем языке старого мага, мысли замедлили свой бег.
Капли сладкой жидкости текли по бутыли и пятнали странную, слишком яркую и блестящую бумагу, на которой был изображен сам Мрир, но словно чуть моложе и без шляпы… «Духовная поддержка в трудный момент. Обратись к источнику Силы! Михаил Ростиславович Чар», – гласила странная, непонятная надпись возле портрета мага. Ни одна живая душа Эалы, кроме, разве что, чужеземки дайны Ольвы Льюэнь, не сумела бы прочитать четко вычерченные несмываемыми чернилами буквы.
– Чистейший, светлейший из эльфов, Тайтингиль. Один из немногих, еще сохранивших в крови первозданную мощь этого народа… я так и думал, что сердце его дрогнет. Я так и думал, отправляя его драконьим путем, тайным путем, проколотым в тканях мироздания, которые выдохнул Сотворитель, что, не обретя любви в собственной складке Эалы, он откроется ей в ином мире. Эльфинит, маленький эльфинит мне нужен… нужен крайне. Если бы Цемра убила Тайтингиля, это было бы неплохо, но и наоборот – все равно играет мне на руку. Даже ошибки оборачиваются на пользу. Я буду возрожден юным, великая сила Карахорта встанет за мной, драконья кровь откроет все пути между мирами, и мы изменим Эалу, как пожелаю я, мудрейший! Изменим все складки ее, создадим и уничтожим миры, страны, города, и меня впоследствии назовут Сотворителем миров. Меня…
Маг с силой стукнул стеклянным донцем в стол и бессильно опустился в кресло, тяжело дыша, будто только что мчался в неистовой погоне за сладчайшей, вожделенной целью.
Бутылка матушки Цили была пуста.
– Я столько сотен лет оберегал народы Эалы… столько сотен лет наставлял и защищал их от Тьмы, – помолчав, медленно выговорил он, глядя на сургучное клеймо на бутылке, словно в лицо внимательного собеседника, – что уже не вижу разницы между светом и тьмой. Я вижу лишь разницу между силой и бессилием, между действием и тупой покорностью предначертанному, между жизнью и волшебным небытием, предназначенным лишь эльфам. Я вижу, как этот прекраснейший из прекрасных народ, подобный ведомому на заклание стаду, уходит в Чертоги Забвения, чтобы бесконечно уподобляться едва рожденному ребенку в сладком, но бессмысленном отупении. Я не хочу следовать за эльфами. Вовсе не хочу.
Пошатываясь, Мрир подошел к полке, на которой стоял небольшой потрет древней работы.
Сильные пальцы прошлись по тонкому лицу прекраснейшей из женщин.
– Наиллирис… отчего ты презрела меня? – горько сказал Мрир. – Ты не смогла полюбить меня этой вашей эльфийской любовью… и презрела. Дружба. Что мне дружба, Наиллирис?.. Что мне твоя доброта, в которой нет страсти? Ведь в тебе самой столько огня. Но это адресовано не мне. После тысячелетий отверженности и боли я внял словам Цемры… из-за тебя! Я слишком хорошо понимал, что такое неразделенность. Цемра подарила мне дитя, подарила надежду… Наиллирис, в конечном итоге, это ты повинна в том, что происходит в Эале. Твоя надменность породила тенета тьмы в моей душе… и в холмах Эалы. Ты виновата, мудрейшая и могущественная. Ты, бессмертная эльфийка, Владычица Цветущей Рощи, живущая у Бездонного озера. Ты.
Ирма занималась выведением своих активов из оборота, и король под-московных двергов Яков Ааронович Менахем оказался незаменимым помощником в данном процессе. У женщины оформилось то ли предчувствие, то ли осознание – очень скоро никакие ее деловые контакты не будут иметь никакого значения. Она не хотела больше никаких сует и просто покупала недвижимость. Этаж почти достроенной высотки – под сдачу, коттедж за городом, который она всегда хотела, но не доходили руки, – жить. Светские тусовки, суета полезных знакомств, гонка потребления всего, что производил конгломерат всевозможных индустрий третьего тысячелетия – все это перестало иметь значение.
В один прекрасный день Ирма пригласила активных прихожанок из ближайшего храма, и они очистили ее гардеробную, разобрав многочисленные наряды, в том числе и ненадеванные с ярлыками.
«Зачем я купила это? И когда? Зачем? Не помню, не помню… Носила такое? Господи…»
Не было никакого желания тащить все это брендовое великолепие в новую жизнь.
Была шальная мысль подкинуть православной церкви еще и фарфоровую вазу… но Ирма усмехнулась и оставила артефакт с агрессивными самураями на месте.
Пусть.
Никакая слабость, никакие сомнения теперь не владели железной Ирмой. Партнеры орали, устраивали истерики, называли ее дурой; партнеры хотели ее участия и невероятного делового чутья. Ей было нужно иное – беспроблемно пережить беременность, благо самочувствие оказалось даже лучше, чем в первую, спокойно родить и жить за городом в компании Лаки, Алинки и…
