Предчувствуя, что у Хилковой припасено еще немало историй про нетактичность родных Веры Андреевны, которые его ни капли не интересовали, Михаил решил сменить тему и спросил, не знает ли княгиня немолодую даму, которую он сегодня видел в казино, и подробно ее описал.
— Конечно же, знаю, — ответила Марья Алексеевна. — Странно, что вы о ней не слышали, она похваляется тем, что была когда-то любовницей Наполеона.
— Однако у Наполеона странный вкус, — не удержался Михаил.
— Ах боже мой! Да не нынешнего Наполеона, а того… первого! — Хилкова всплеснула руками. — И вы утверждаете, что вы писатель? Поразительный вы человек!
Ее настроение переменилось; она стала вести себя так, словно Михаил нанес ей смертельную обиду, и, неожиданно вспомнив, что сегодня она собиралась заехать в еще одну шляпную лавку, княгиня без обиняков дала писателю понять, что ему лучше покинуть ее экипаж.
Михаил повиновался, не испытывая ни малейшего огорчения. Провожая взглядом карету, он подумал: «Вот едет современная мумия в своем саркофаге», и развеселился. До вечера у него еще оставалось в запасе порядочно времени, и он отправился гулять к Новому замку, сад вокруг которого ему нравился.
Когда, выждав требуемую приличиями паузу, писатель явился в гостиницу «Европа» и попросил доложить о себе Назарьевым, Глафира Васильевна приняла его очень радушно и все беспокоилась о том, чтобы усадить его получше, но тут же сообщила, что они условились гулять с Меркуловыми, и те их скоро ждут, так что она не сможет уделить гостю достаточно времени.
Михаил попросил позволения присоединиться к гуляющим. От него не укрылось, что Петр Николаевич, прежде чем ответить, оглянулся на жену, а она явно колебалась. Все решила Анастасия, которая беспечно сказала, что он должен с ними пойти, потому что кто-то должен следить за Фифи, а Глафира Васильевна не любит оставлять ее в гостинице.
— Ах, конечно, Фифи! — пролепетала старая дама и совершенно растаяла, глядя на свою моську.
Компания, собравшаяся для гуляния, включала Натали с мужем и сыном, Назарьевых с Анастасией, неизбежного полковника Дубровина и Михаила. Они послушали музыку, но она в тот вечер не производила особенного впечатления, и Натали предложила перенести прогулку в Лихтенталевскую аллею. Глафира Васильевна отказалась от помощи Михаила и долгое время несла собачку на руках, но Фифи вела себя настолько смирно, что в аллее старая дама опустила ее на землю. Какое-то время Фифи чинно бежала сбоку от хозяйки, но внезапно что-то привлекло ее внимание, она коротко гавкнула, метнулась в сторону и скрылась среди деревьев.
— Михаил Петрович! — жалобно закричала Глафира Васильевна. — Она убежала! Фифи, Фифи, где ты? Вернись! Михаил Петрович!
И вместо того чтобы беседовать с Анастасией и Дубровиным, малейший промах которого Михаил использовал как повод выставить соперника в нелепом свете, писателю пришлось, чертыхаясь про себя, сойти с дороги и отправиться на поиски собаки.
Через несколько шагов у Михаила создалось впечатление, что он находится в непроходимом лесу. Он вспугнул какую-то крупную птицу, возможно, куропатку, которая, хлопая крыльями, пронеслась мимо и исчезла. Смеркалось; свет фонарей, которыми освещалась пешеходная часть аллеи, не достигал сюда, и Фифи нигде не было видно. Выругавшись сквозь зубы, Михаил повернулся, споткнулся обо что-то мягкое и, нелепо взмахнув руками, повалился на бок. В досаде на себя, на Фифи, которая вздумала сбежать неведомо куда, он уже готов был разразиться проклятьями, но поднял голову — и замер в неописуемом ужасе. Сквозь стебли травы Михаил разглядел оскаленные зубы, застывший взгляд, рану на виске и разметавшиеся вокруг лица пряди темных волос, выбившиеся из прически. Писатель уже не раз видел эту женщину раньше и оттого узнал ее: то была цветочница, которая продавала букеты возле здания казино. Но сейчас она была мертва, и именно о ее труп он споткнулся несколько секунд назад.
Михаил совершенно растерялся. Он подумал, что ему надо что-то сделать, позвать на помощь, но тут произошло нечто куда более страшное, отчего у него душа ушла в пятки. Труп сдвинулся с места, раскинутыми руками задевая и приминая траву. Кто-то, скрытый тенью стоящего поблизости дерева, тащил его за ноги. Волна паники накрыла Михаила. Ему чудилось, что, если он задержится тут хоть на миг, ему тоже проломят голову, и его растерзанным трупом отобедают хищные звери и птицы. Не помня себя, он вскочил на ноги и с судорожным всхлипом помчался обратно в аллею, к людям, к бледному свету фонарей, к жизни. Он напрочь утратил способность рассуждать логически и жаждал только одного: как можно скорее покинуть место, где, судя по всему, недавно совершилось преступление.
Глава 12. Софи
Когда на следующий день Михаил столкнулся в городе с Тихменёвым, тот засыпал его упреками. Вчера Гончаров праздновал свои именины, на обед к нему среди прочих пришел Тургенев, с которым редактор хотел познакомить молодого писателя, но Авилов как сквозь землю провалился, и Платон Афанасьевич нигде не мог его найти.
— И зачем вы устроились в Оттерсвайере, — распекал Михаила Тихменёв, — охота вам киснуть в глуши, батенька! Поселились бы в Бадене, сняли бы комнату, коли хорошую гостиницу позволить себе не можете. Вы ведь так и не познакомились с Тургеневым? Ну так я и думал: ваши великосветские знакомые тут бессильны, потому что Иван Сергеевич очень разборчив и общается далеко не с каждым… И потом, вы же никогда не даете о себе знать. Я, например, уже дней десять вас не видел…
Михаил знал, что упоминание о десяти днях — преувеличение, но не стал поправлять собеседника.
— Извините, Платон Афанасьевич, я был болен, — сказал он.
Только тут Тихменёв догадался присмотреться как следует к писателю и заметил, что тот бледен и выглядит, по правде говоря, довольно-таки неважно. «Действительно болел или врет? — подумал редактор, по привычке предполагая, что ему говорят неправду или, по крайней мере, не всю правду. — Может, проигрался? Нет, серебряные часы, которые он носит, на месте. Проигрался бы — заложил. И чем можно заболеть в Бадене посреди лета? Холеру в расчет не берем, сейчас эпидемии вроде бы нет. Мелкая нынче пошла молодежь, худосочная — я в его годы вообще ничем не болел».
— Во всяком случае, вы многое потеряли, не придя на именины Гончарова, — сказал редактор вслух. — Никакой рассказ не передаст атмосферы, которая там царила. Вы, конечно, слышали, что Иван Александрович вбил себе в голову, будто Тургенев повадился таскать его сюжеты. Некоторое время назад они как будто помирились, но надо было вчера слышать шпильки, которые то и дело вставлял Гончаров в самые невинные моменты. Тургенев, само собой, отвечал, но вообще он слишком добродушен, чтобы платить противнику той же монетой.
— Только странно, что этот добродушный господин ухитрился поссориться не только с Гончаровым, но и с графом Толстым, — не удержавшись, буркнул Михаил.
Тихменёв прищурился и с любопытством поглядел на своего собеседника. «Эге, какие мы стали колючие! На мякине не проведешь! А помню, разговаривал я с ним в кафе Вебера, так он слово поперек вымолвить боялся, словно и не человек вовсе, а тряпка…»
